Высоцкий. Спасибо, что живой.

Высоцкий Никита

— Ты тоже считаешь, что я виноват? — спросил он у Пяти Леонидова, но тот отвернулся, обратившись к кому-то со словами: «В сторону, в сторону венки. Тут пойдут люди». И растворился в толпе.

Толя скрипнул зубами и пошел курить в зрительский туалет.

«Ничего. Когда-нибудь поймут и спасибо скажут. Сейчас не время. Сейчас надо молчать. Сейчас оправдываться — только хуже делать. Ему и близким. Вон сколько народу! Вся страна! Можно и стерпеть выкрики непонимающих, обезумевших от этой смерти людей. Да. Смерть—так смерть!»

Толя нагляделся

на нее за семнадцать лет работы в реанимации. И только сейчас начал ощущать ее как реальность. Она — реальное существо. Она подкрадывается и вырывает человека из рук его друзей и близких. Она подбирается, когда все расслабятся, когда сон закрывает глаза, когда все вроде бы сделано, чтобы не было ее. Смерть вовсе не черная... Она, как зайчик солнечный, ослепит на мгновение — и все. Поздно! Хватились, а уже кончено!

А ведь Володя ему доверял. Подшучивал, конечно, над дремучестью Толиной, над шутками несмешными, но доверял. Доверял потому, что Толя мог то, чего не могли остальные. И понимал: дело не в медицине, не в диагнозах, дело в чем-то другом. В чем? Толя не мог сформулировать, но чувствовал. Поэтому не причитал, не мучил Володю нравоучениями. Просто делал то, что надо. Доставал «лекарство», выводил из «пике», а главное, был готов. К чему? Сам не знал. Но был готов!

— Почему заснули ученики Иисуса? — Толик обратился к пожилому мужчине, застегивающему штаны. — Рыбаки ведь неделями не спят, когда рыба идет, а половина учеников были рыбаками. — Мужчина застыл в изумлении, глядя на Нефедова через отражение зеркала. — Почему же они спали, когда Он молился? А это не они спали—это «их спали»... Не мы живем жизнь, жизнь живет нас.

Мужчина, закончив мыть руки, ретировался к двери.

— Извините, я не понимаю, — произнес он и вышел.

«Конечно не понимаете... и никогда не поймете!»

Толя уставился на себя в зеркало. Взъерошенный, бледный, с красными слезящимися глазами, как будто после суточного дежурства. Он отвернулся от своего отражения.

А вот Володя — понимал, что Толик знает про него, про его жизнь, про его законы больше других. Володя надеялся на него. Он понимал, что Толя — это только инструмент, скальпель в руках хирурга. А «хирург» взял да и убрал скальпель. Решил — всё! Отключаем от аппарата. Резать не будем. Всё!!!

Уже после Бухары Толя поверил, что получает четкие указания «оттуда» — как помогать, сколько и что колоть, как стабилизировать... Он иногда сам удивлялся — как медик, как профессионал — своим действиям, манипуляциям и препаратам, которыми пользовался. Однако непостижимым образом все получалось.

«Никто бы ничего не смог сделать. Даже иностранцы. Про наших и говорить нечего. Все бы стали лечить советами, против воли запирать, чесать затылок, пугать. А надо было просто доверять ему и интуиции своей. Как в том же Узбекистане».

—Таких машин только две в Москве. Одна у Володи, другая у Брежнева. Ладно. Работайте. — Толя снял халат, кинул его внутрь скорой, достал сумку и вразвалочку направился к

«мерседесу». Через секунду он уже сидел на заднем сиденье.

— Вот вам жизнь! — едва поздоровавшись, начал он заготовленную заранее историю. — Вызывают. Молодой парень — сильное удушье. Подключаем к аппарату, вентиляция легких, делаем рентген—повреждений никаких! Прощупываю руками трахею— чувствую: какой-то предмет. Смотрю снимок — ничего. Вот тебе раз, думаю. И тут до меня доходит. Не поверите! Чекушка! Пил с горла и уронил, и она там стоит. А на рентгене не видно — она ж стеклянная. Я говорю дежурному: «Режь!» А он боится. Я ору: «Режьте, суки, а то сдохнет!» Ну, в общем, разрезали! Вынули — точно чекушка! Но, правда, не довезли, помер по дороге. — Толя откинулся на сиденье, готовясь насладиться произведенным эффектом.

Повисла пауза.

Сидевший рядом с Володей Леонидов, не оборачиваясь к Нефедову, буркнул:

— Мерзость. Зачем ты это рассказал?

— Ну как? Может, для новой песни сюжет, а, Володь?

— Охренительная песня получится! Видишь, Володь, ты мучаешься, ночами не спишь, а тут Толик минуту в носу поковырял — и песня.

— Что значит — «в носу»? Так все и было, — в голосе Нефедова промелькнула обида.

— Ага, было. Только не шкалик, а бутылка шампанского, — не унимался Леонидов. — Нет! Ведро с краской. Маляр он был. Полез на лестницу, чихнул. .. — Леонидов раздражался все больше и больше.

— Не веришь? Да у ребят спроси... Две бригады работало!

— Ага! Сейчас... Ребята!

Вдруг «мерседес» резко затормозил.

— Сейчас вернемся и спросим! — с азартом предложил Володя.

— Мы же опаздываем! — растерянно произнес Леонидов. — Кто ж тебя за язык тянет все время? — Он энергично развернулся к Нефедову.

Толя растерялся.

— Они уже уехали... наверно...

— Уехали? Тогда ладно!

«Мерседес» снова набрал скорость.

— Ты тоже не веришь? — после небольшой паузы спросил Нефедов у Володи.

— Какая разница? История классная. Смерть — она всегда кружит вокруг. А потом — опа! И нету.

— Кого? — не понял Паша.

— Никого.

Паша не нашел в ответе ни юмора, ни смысла. Он озабоченно оглянулся по сторонам, посмотрел на часы.

— Полу-люксы на третьем этаже. Там по броне Фридман уже заселен и Леонидов Павел. На четвертом Кулагин, Нефедов — простой двухместный. Четыреста одиннадцатый. Ну и люкс, он один у нас. Вот.

Она остановилась возле двери в номер и испуганно взглянула на Михалыча.

— Открывайте... открывайте! — приказал Михалыч.

Дрожащими руками она долго не могла открыть дверь, и помощник Михалыча Кибиров взял у нее ключи и открыл сам.

— Вы можете быть свободны, — сказал Михалыч директрисе и вошел в номер. — Ого! Это что ж — на одного? — Он обошел трехкомнатный люкс, наблюдая, как его группа фарширует номер микрофонами.

Техники прошлись по помещениям, заглядывая в спальню и ванную и на ходу распаковывая оборудование.