Высоцкий. Спасибо, что живой.
Шрифт:
— Вынесите это на улицу, — приказал Михалыч.
Сержант схватил со стола графин, оттолкнул в сторону Фридмана, вылил в урну воду. Вдвоем с капитаном они подхватили сосуд с развевающимся густым белым шлейфом дыма и исчезли за дверью.
— Прометей, твою мать. — Михалыч пытался откашляться. — Идите регистрируйтесь. — Он указал Фридману на лежащий на столе паспорт Татьяны и вышел через заднюю дверь. Володя с нежностью посмотрел на Фридмана:
— Леня, ты настоящий Фри-мэн. Свободный человек!
Он крепко обнял Фридмана, который едва сдерживал слезы.
— Володя, Володя... Ну, не время... Надо идти... Ну все, все...
В обнимку они двинулись в зал вылета. На столе остались лежать разбросанные ампулы вокруг чистого листа бумаги.
* * *
В самолете Татьяна заняла место возле окна. Володя сидел рядом. Было жарко и душно. Пассажиры обмахивались газетами,
— Ручка есть?
Татьяна достала из сумки ручку, сплетенную из больничных трубочек.
Самолет выруливал на взлетную полосу.
— За удачный перелет, — послышалось сзади. Это Кулагин и Нефедов по очереди приложились.
Самолет, закончив маневрировать, замер на полосе. Двигатели взревели еще громче.
* * *
Михалыч стоял рядом со зданием аэропорта и смотрел на готовый к взлету самолет, когда к нему подошел Серый пиджак.
— Весело тут у вас.
— Провинция...
— Может быть, но главное сделано. Он за нее впишется. Не в Америку летят. Едем в управление?
— Зачем? — удивился Михалыч.
— Ну, бумаги-то по Ивлевой я возьму?
— Все у меня с собой.
— Оформить надо.
— Не надо...
Михалыч достал из папки бумаги, которые только что показывал Высоцкому.
— «В чужбине свято наблюдаю родной обычай старины...» — Михалыч демонстративно разорвал на мелкие куски документы, бросил кусочки вверх, и они полетели на летное поле.
— Можешь вместе с Фридманом в цирке выступать, — сквозь зубы процедил Серый.
— Ах, ну да, еще Фридман.
Михалыч достал из папки еще несколько листов, порвал и их.
Мой черный человек в костюме сером, Он был министром, домуправом, офицером, Как злобный клоун он менял личины И бил под дых, внезапно, без причины. И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой, И я немел от боли и бессилья И лишь шептал: «Спасибо, что живой». Я суеверен был, искал приметы, Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда... Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вокруг меня кликуши голосили: «В Париж мотает, словно мы в Тюмень, Пора такого выгнать из России». Давно пора, — видать, начальству лень. Судачили про дачу и зарплату: Мол, денег прорва, по ночам кую. Я все отдам, берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою. И мне давали добрые советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты: Не стоит рифмовать «кричу — торчу». И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на ты, Она давно возле меня кружила, Побаивалась только хрипоты. Я от суда скрываться не намерен, Коль призовут — отвечу на вопрос. Я до секунд всю жизнь свою измерил И худо-бедно, но тащил свой воз. Но знаю я, что лживо, а что свято, — Я это понял все-таки давно. Мой путь один, всего один, ребята, — Мне выбора, по счастью, не дано.Михалыч
— Паспорт, между прочим, тебе не отдают. — не унимался чиновник. — Анкету и заявление твое я приложу к делу прямо сейчас, но нужны еще визы и МВД, и комитета. А будут они теперь визировать? Я не знаю.
— Старшина, ну что ты. в самом деле? Мне же завтра права вернут. А над тобой все смеяться будут...
— Смеяться будут не надо мной, а над законом. Я выполняю свою работу. — Улыбкин достал из планшетки пачку протоколов и стал заполнять один из них.
Таня наконец поняла: происходит что-то неладное.
— Мы же опаздываем! — Леонидов энергично развернулся к Нефедову.
Лайнер «Ил-18» был готов к взлету. Высоцкий сидел, глядя перед собой, кресло рядом с ним пустовало.
— Толя, скажи, он может работать? — Сева указал на курящего на улице Володю.
Толя досадливо выключил камеру...
— Что ты психуешь? Что вы сами себя путаете? «Толя, скажи. Толя, покажи». Ну скажу, и что ты сделаешь?
У стойки администратора гостиницы «Зарафшан» Леонидов заполнил анкеты.
Среди ночи Татьяне позвонил Леонидов, кричал в телефонную трубку:
— Танюша! Слушай меня внимательно! Под кроватью в кабинете коробка. Бери ее и вылетай... Давай, голубушка, а то случится что-то страшное...
Леня начал выдергивать длинные ленты билетных корешков из стопок, которые лежали на столе Нуртузы Музафаровны. Сгреб стопку корешков, сунул в портфель...
— Я боюсь,—произнесла Нуртуза.—Вдруг москвичи считать будут?
— Дура. Не тех боишься...
Из гримерной Сева и Паша слышали, как в зале публика неистовствовала. Со всех сторон неслось: «Володя, еще!». «Володя, „Ваньку“!». Только что Володя закончил третий концерт. Оставалось еще два.
Сева запел: «Если друг оказался вдруг / И не друг, и не враг, атак...»