Высокие блондинки

Эшноз Жан

В кабине царило такое же сонное затишье. Командир спал, механик листал технические журналы. «Здравствуйте, господа», — сказала Глория. Пилот открыл глаза (они у него были голубые) и улыбнулся; у него был мужественный подбородок и щеточка седых усов.

«Штопор у меня», — напомнил механик. Усадив молодую женщину, второй летчик сел на свое место за пультом автопилота. Командир распрямился в кресле, спинка которого была прикрыта ковриком из эргономических бусин — такими пользуются шоферы такси, чтобы не болела спина, — затем обернулся к Глории. Самолет летел над Саудовской Аравией.

А

теперь, три часа спустя, мы в парижском аэропорту им. Шарля де Голля. Здесь прохладно, сеет мелкий дождь. Глория вышла из «боинга» вместе с летчиками, которые отправились в служебные помещения, чтобы принять душ и переодеться, прежде чем ехать домой, тогда как ей предстояло в одиночестве проходить таможенный контроль с документами на лошадей.

Она легко выполнила нужные формальности; бумаги оказались в порядке, на них поставили все печати, какие принято ставить в таких случаях. Потом ей объяснили, где она может забрать свой груз. Для этого следовало выйти из здания аэропорта и отыскать ангар для хранения крупного багажа. Мупанар обещал Глории, что в Париже ее встретит человек, который сам всем займется, но если человека нет как нет, что ей делать в этой жизни одной с шестью лошадьми? Терпение, сейчас увидим.

И мы увидели. Пройдя вместе с пассажирами других рейсов через двери с матовыми стеклами, мы различили в толпе встречающих лицо, чья беспокойная мимика сразу выделяла его среди всех остальных.

И лицо это, которое по-прежнему подергивал нервный тик и вдобавок мрачное как ночь, принадлежало Лагранжу.

— Вот это да! Ты что здесь делаешь? — воскликнула Глория.

— Сейчас объясню, — процедил Лагранж. Похоже, он и впрямь был в весьма мрачном настроении.

— Похоже, ты в весьма мрачном настроении, — заметила Глория.

— Это верно, — согласился Лагранж. — У меня весьма мрачное настроение.

Его сопровождал помощник, которого Глория раньше никогда не видела — с внешностью и габаритами жокея, в темной одежде, с зубами через один; он откликался на имя Збигнев и распоряжался тремя фургонами, в которых предстояло везти лошадей. Ждали их долго; наконец лошади показались вдали. Животные мелко подрагивали, вяло ржали и выглядели какими-то забитыми, тогда как Лагранж, напротив, был жутко возбужден и сильно нервничал во время процедуры передачи груза. Однако таможенники не проявили к лошадям ни малейшего интереса. Наконец последний документ, также оказавшийся в порядке, был должным образом проштампован.

Как правило, после этого всех собак, кошек и обезьян проверяют рентгеном — просто швыряют клетку с живым багажом на ленту конвейера вместе с чемоданами. Но лошадей через рентгеновский аппарат не пропустишь — слишком велики, — а потому они проследовали тихим шагом с борта самолета прямо в фургоны. Глория не видела их при погрузке в Бомбее и не спускалась во время полета в нижний отсек. Сейчас они выглядели одуревшими, загнанными, испуганными и покорно слушались приказов; трудно было представить, что эти жалкие существа способны участвовать в стипль-чезе или поло. Заперев фургоны, помощник вернулся к Лагранжу.

— Все в ажуре, — сказал он, довольно потирая руки. — Молодцы коняги!

—

Хорошо, — ответил Лагранж, — давай езжай, а мы возьмем такси. Увидимся в четверг.

Они проводили взглядом удалявшиеся фургоны и направились к стоянке такси.

— Ну, что там у тебя было с Мупанаром? — осведомился Лагранж.

Глория встала как вкопанная. Лагранж сделал пару шагов и обернулся.

— Что случилось? Идем же!

— Минутку, — сказала Глория. — Ты знаком с этим типом? Неужели ты работаешь с этими людьми?

— Идем, — повторил Лагранж. — Я тебе все объясню.

Они подошли к стоянке и заняли очередь. Машин долго не было. В тот момент, когда они наконец дождались свободного такси и сели в него, к ним подбежал командир «боинга» — свежий, умытый, в отглаженном гражданском костюме. Постучав в стекло, он спросил, не возьмут ли они его с собой.

— Ну конечно, — ответила Глория; Лагранж молча отвернулся. Пилот сел рядом с водителем, покряхтывая от удовольствия.

— Как это любезно с вашей стороны, — сказал он. — Выкиньте меня на площади Италии.

Шофер был классическим таксистом в черно-белой одежде и клетчатой каскетке, с окурком маисовой цигарки в зубах, с гонесским акцентом. [9]

— Ага, я вижу, у вас тоже за спиной коврик из бусин, — приветливо сказал летчик.

— Я вам вот что скажу, — ответил шофер, — он меня просто спасает.

— Да, это чертовски удобно, так здорово расслабляет мышцы.

— Похоже, эту штуку придумали китайцы, — сказал шофер, — или я ошибаюсь?

9

Гонес — центральный город кантона Вальд д’Уаз, к северу от Парижа.

— Точно не скажу, — ответил пилот, — может, китайцы, а может, скандинавы. Но до чего же здорово расслабляет! Просто ужас до чего расслабляет!

— Раньше, — продолжал шофер, — у меня спина болела как проклятая.

— У меня тоже, — подхватил летчик. — Ну, вот уже и площадь Италии.

— Может, все-таки объяснишь, — потребовала Глория, когда пилот вышел из такси, — ты-то каким боком замешан в этой истории?

— Я все объясню, — ответил Лагранж. — Только сначала скажи, куда тебя отвезти.

— Все равно, — сказала Глория, — лишь бы там было спокойно.

— Как насчет деревни?

— Очень хорошо, деревня так деревня.

— Ну и прекрасно, — сказал Лагранж.

22

Они поехали в деревню, но Лагранж так ничего и не объяснил.

Такси высадило их на Тильзитской улице, там они пересели в «опель» Лагранжа и тотчас отправились в Нормандию; Лагранж безмолвствовал и на шоссе, и на сменивших его местных дорогах. Минут сорок машина петляла по какому-то лесу, потом по узенькой извилистой тропе и наконец выехала к воротам с железными коваными решетками, за которыми виднелась широкая липовая аллея, ведущая к особняку розового кирпича. Он стоял почти у самого моря; видимо, где-то между Онфлёром и Манвилем-ла-Рау.