Высокие горы Тибета

Колышкин Владимир Евгеньевич

«Разрешите вас пригласить», – сказал мужчина (тот самый!), вдруг оказавшийся перед Лайзой. «Я не танцую», – смутилась она. «Я тоже, – ответил мужчина, поднося к её губам микрофон, похожий на половой член. – Давайте споем на брудершафт». Ну да, это же караоке-бар, – вспомнила Лайза. Она машинально схватилась за член, то есть микрофон, но мужчина не отдавал. И так они, держась за один предмет и глядя на экран, щека к щеке, запели под музыку и диктат появляющегося текста:

Вы-ы-ход-и-и-ла на берег Наташа,

Вы-ы-ход-и-и-ла на берег крутой.

Да-ста-ва-а-ла автомат «калашу»,

Па-а-лива-а-ла с горки ледяной.

Наконец, когда спевка кончилась, Лайза смогла

разглядеть мужчину повнимательней. Бледные глаза на скульптурном лице. Кожа, кстати, загорелая, летом, видать, был на югах. (Турция? Таиланд?) Темные мягкие слегка волнистые волосы зачесаны назад, открывали умный лоб. Лайза затруднилась определить его возраст: это было лицо молодого ещё человека, но по щекам залегли морщины, предрасположенными в будущем стать глубокими. Высокий, в руках, плечах и осанке что-то от атлета.

Как медик и специалист по мужчинам, Лайза попыталась набросать его психологический портрет.

При всей своей кажущейся веселости, что-то в нем было трагическое. Человек с печоринской ленью к жизни и с этакой хемингуэенкой в глазах. Легко можно представить, как в сумрачный период года, когда уровень серотонина в организме падает из-за отсутствия солнца, он подносит к виску короткоствольный «бульдог»… (детские впечатления Лизы, оставшиеся от отца).

Лайза почему-то не сомневалось, что у него есть оружие, и он умеет им владеть. А еще иногда он бывает опасен. В какие-то моменты времени от него веет чуть ли не божественным могуществом. (Впрочем, возможно, это впечатление создает мужественный запах его одеколона «Лоренс Аравийский» – пряный, жаркий запах пустыни.) Но по большей части он совершенно беззащитен и легко раним.

К какому общественному классу бы его отнести? Похож ли он на состоятельного человека? Пожалуй, нет. Скорее на мелкого предпринимателя, который никак не может выйти на высокую орбиту. Впрочем, решила Лайза, крокодил тоже может летать, только очень низко и недалеко.

Пётр (так его, оказывается, звали) заплатил за ланч. Расплачиваясь, денег не жалел, дал официанту хорошие чаевые. Лайза оценила его щедрость. В таких случаях у нее что-то сладко сжималось внизу живота и там становилось тепло. Первый раз это произошло далекой зимой, когда ей было 9 лет: на крыше сарая (они бегали с ребятами по крышам) она нашла кем-то брошенный кошелек. Кто его туда зашвырнул? – неизвестно. Кошелек, конечно, был пуст, но Лиза на всю жизнь запомнила то сладостное чувство, очень близкое к оргазму (хотя она тогда не имела понятия, что такое оргазм), когда увидела на белом-белом снегу черную мокрую кожу и блестящие металлические рожки с шариками. Как знать, не этот ли фрейдистский образ кошелька как вместилища–влагалища лег первым кирпичиком в здание её будущей взрослой жизни. Она училась, мечтала быть врачом, а подсознание усмехалось. Оно-то знало: у тебя сформировалось сознание проститутки, и значит, быть тебе проституткой. Кошелек – деньги – пизда, такая вот связь.

Наевшись, напившись, напевшись, они вышли из караоке-бара в середину зимнего дня. Прополоскали альвеолы холодным кислородом начинающейся зимы. В воздухе кружился совершенно фантастический снег, занося средневековые замки и стеклянные призмы современной Москвы. Мос! Ква! Хотелось квакать! Или плакать. Или хохотать! У Лайзы было пр-р-рекр-р-расное н’строение. Оказывается, можно иметь хорошее настроение и, не взбадривая себя наркотой. Главное, встретить хорошего человека.

Приобняв девушку за плечи, человек с библейским именем повел её в неизвестную даль. «Куда мы идем?» – «Тут близко». «У тебя здесь офис или дом?» – «И то и другое». «Ты живешь, где работаешь?» – «Я работаю, где живу». «Яс-с-сненько. Ты знаешь, у меня анал… анал-л-логичная сит’ация… си-ту-а-ци-я… Слушай, Пётр, Петя, Петенька… я вообще в доску пьяная. Так что имей это в виду, когда будешь в-в-водить в меня… тьфу… меня вводить в курс дела… и особо меня не кантуй… А впрочем, кантуй не кантуй, а сам знаешь, что получается… ха-ха-ха… какое здесь у вас эхо. Старые подъезды…

а где цветы, где ковровые дорожки? Трудящиеся все спидздили?.. пардон, моветон, шерше ля фам… Привет, барбос… Хороший у вас швейцар… с бакенбар…бардами… Пётр, а у тебя есть халат с бранденбургами?» – «Есть». «Люблю мужчин в халатах, это как-то по-японски. Впрочем, можно и без халатов, дай Бог, чтобы хоть по-русски-то получилось… ой, что-то я разболталась. А ты немногословен. Ты краток, как на допросе… Слушай, а куда мы едем в этой железной клетке?» – «Уже приехали». «Слушай, Пётр, ты с этими ключами у двери, как Апостол Пётр у врат рая… ну, отворяй дверь в рай» – «Прошу».

Глава 5. БАСКЕРВИЛЬ-ХОЛЛ

Едва она переступила порог квартиры Петра, как сразу протрезвела. И тут же увидела, как в темноте прихожей горит уголек на корпусе подзарядного устройства. Ну, так и есть – мобильник Петра заряжался.

Хозяин квартиры дернул за шнурок – зажегся свет. Гостья огляделась. Под ногами лежал зеленый коврик с золотой надписью «Добро пожаловать». Об этот коврик даже жалко было вытирать ноги, такой он был чистый. Стоя с краешку, гостья наклонилась (хозяин любезно её поддержал за талию), расстегнула молнии на своих сапожках, скинула их, остроносых, поставила аккуратно в уголок. Петр таким же галантным манером помог ей снять куртку и под локоток препроводил в комнаты.

Собственно, была всего одна комната, но преогромная, а диагонально постланный ламинат, делал её еще просторнее. Беленые кирпичные стены в английском стиле. Модный стеллаж из натурального дерева, в меру уставленный книгами. Краснокожий с фиолетовым оттенком диван, с глубокими впадинами и кнопками молчаливо беседовал в компании пары кресел такой же упитанности. У эркерного окна – стол обтянутый все той же кожей. На столе стоял компьютер с плоским монитором. Одноногое, пятипалое рабочее кресло анатомической конструкции, казалось, ждало хозяина, любезно расставив мягкие подлокотники.

Лайзе обстановка понравилась. Солидно, сдержано, стильно. Настоящий мужской интерьер. Петр ушел на кухню, очевидно, готовить кофе, а гостья продолжила осмотр мужского гнезда. Над диваном висела картина, писанная маслом, кажется, подлинник. На картине изображен был старинный паровоз с гигантской трубой, большими яйцеобразными фонарями и огромным скотоотбрасывателем. Паровоз увлекал фиолетовые вагоны в грозовую степную ночь, примешивая свой дым с проблесками искр к косматым тучам. Для Лайзы все эти фрейдистские мотивы были более чем понятны. Дымящийся фаллос – мечта мужчины. Она усмехнулась и перешла к другой стене. Там висела в роскошной раме олеография Ван Гога «Арлезианка». Ну, это уже банально.

Лайза выглянула в окно. От горячего её дыхания холодное стекло запотело. И все же через этот флер было видно, как сквозь метель мчатся стада машин и как, рискуя жизнями, перебегают им дорогу люди.

Возвращая внимание к комнате, взгляд Лайзы привлекла лежащая на столе записная книжка в черном переплете из искусственной кожи, с тисненым золотом логотипом фирмы «Блактон». Гостья испытала жгучий порыв заглянуть под обложку и увидеть на благородной голубизны бумаге мужественный почерк. Какие тайны доверял хозяин квартиры своему блокноту? Любовные похождения? Или гобсековские скучные подсчеты: приход-расход, дебит-кредит? А может, так: «Среда. Вчера замочил Косорылова. Это семнадцатая моя мишень. Завтра получу вторую половину гонорара и – на Багамы. Устал. Душа отдыха просит».

Или еще более романтично. Он у приемника. Светится шкала. Звучит песня: «У синего, синего моря, где чайки летят над волною… та-та-та-та-та-та… поцелуй соленых губ». Песня обрывается и начинается диктовка пятизначных групп цифр: «Цвай, зекс, драй, нойн, айн… зибен, ахт, драй, фир, цвай…». Он быстро записывает, держа запасные карандаши в другой руке. Потом берет томик Гёте и расшифровывает запись. Прочитав, сжигает записку. От горящей записки прикуривает сигарету. Затягивается сладким дымом отечественных сигарет и, глядя прямо в камеру, говорит: …»