Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
Шрифт:
После этого он приказал увести Бестужева, но, видимо, решив все-таки допросить, хотя бы для протокола, вызвал его на следующую ночь. На этот раз он был более спокоен. Во всяком случае, старался держать себя в руках и стал говорить о том, что брат Александр куда более искренен в признаниях, посоветовал последовать его примеру. Однако Бестужев по-прежнему говорить отказывался. Видя бесполезность убеждений, Незабвенный оторвал клочок бумаги, написал на нем что-то очень короткое и передал листок Левашову. Тот запечатал бумажку в куверт, и Бестужева увезли в Петропавловскую крепость.
ЗАТОЧЕНИЕ
Два дня провел Бестужев на даче Казакевича наедине с книгой Корфа и своими
— Не до нас Петру Васильевичу, с девицей одной тешится: охоч до них… А эта очень даже хороша…
Бестужев догадался, что речь идет о Елизавете Шахаповой. Уединившись в своей комнате, он продолжил чтение, мысленно невольно возвращаясь в прошлое.
Когда его ввели к коменданту Петропавловской крепости Сукину, тот спал, и охранники, не решаясь тревожить генерала, посадили Бестужева на лавку между собой. Задыхаясь от жары, он попросил попить и снять шубу, но конногвардейцы ответили: «Не приказано-с!» Однако постепенно ему удалось втянуть их в разговор. Услышав, что он — тот самый офицер, который пресек огонь по их эскадрону, они сняли с него шубу, подали воды, освободили руки.
— Простите, ваше высокоблагородие, не узнали сразу.
Вскоре проснулся комендант, видно, крепко утомившийся приемом арестантов. Зевая со сна. Сукин подошел к столу, припадая на деревянную ногу, распечатал куверт, поднес листок к свече, но никак не мог прочитать написанное. Вздыхая и протирая глаза, — Бестужеву даже показалось, что Сукин заплакал, — он то приближал, то удалял бумажку от глаз. Что же такое написано там? От нетерпения Бестужев чуть не попросил листок, чтобы помочь старому генералу, но тот наконец сказал:
— Жалею вас, но приказано заковать в железа.
Так вот что написал государь! А он-то думал, расстрел.
Потом ему завязали глаза платком, пахнущим табаком, вывели и усадили в сани. Когда они проезжали подъемный мост, он понял, что его везут в Алексеевский равелин. В это время ударил колокол крепостных курантов — час ночи, и прозвучала мелодия «God save the King!». [28] И он подумал, до чего нелепо и дико все — мелодия гимна Великобритании, исполняемая напротив дворца русского императора, фактически немца по крови. Изготовили куранты в Голландии полвека назад, а смотрел за ними английский часовой мастер-механик Роберт Гайнам, сын которого имел несчастье подойти четырнадцатого декабря к восставшим.
28
«Боже, спаси короля!» (англ.).
«О, муза Полигимния! — вздохнул он. — Когда ты даруешь России истинно русский гимн?» Лишь на каторге в Сибири он услышал «Боже, царя храни» — гимн, ставший ненавистным с первых строк.
Во дворе равелина его высадили из саней уже другие солдаты, показавшиеся глухонемыми. Он слышал, будто они, вроде палачей, не имеют права покидать стены не только крепости, но и равелина. Тюремщики, сами обреченные на пожизненное заточение.
Платок с глаз сняли лишь перед самой камерой. В тусклом свете свечи он увидел номер своего каземата — 14. Совпадение с днем четырнадцатого декабря показалось ему роковым. Кроме того, он когда-то служил в 14-м флотском экипаже. Вслед за ним вошли солдаты и внесли ножные и ручные кандалы, новые, только что выкованные. Явно не хватало старых. А вот рубаха и панталоны из толстого серого холста были ветхие, дырявые. Не с умершего ли? Молча сняв с него всю одежду и одев его в тюремное белье, солдаты обернули руки тряпками, надели на них соединенные толстым железным штырем наручные кандалы
Тюремщики, как тени подземного царства смерти, не спеша, привычно делали свое дело. Казалось, они совершали обряд погребения.
«Положение во гроб» — вспомнилась одна из картин в Эрмитаже. Его уложили на кровать, накрыли одеялом, потому что сам он сделать этого не мог. Дверь затворилась, послышался двойной поворот ключа в скрипучем замке. Многие бессонные ночи и душевные тревоги истомили Бестужева, он погрузился в глубокий сон праведника, который продолжался до полудня следующего дня.
Проснувшись, Бестужев долго не мог сообразить, где он. И лишь двинув ногами и услышав лязг цепей, вспомнил, куда попал. Руки, ноги, все тело онемели от оков и неподвижности. Глянув на оконце в двери, он заметил, как на нем шевельнулась тряпица, висящая с другой стороны. Затем послышался скрежет ключа в замке. В дверях показался высокий худой старик, лет под восемьдесят, в зеленом длиннополом сюртуке с красным воротником и такими же обшлагами. Бестужев догадался, что это комендант Алексеевского равелина майор Лилиенанкер.
Об этой столь же зловещей, сколь и таинственной личности ходило много легенд. Говорили, что в юности то ли за преступление, то ли по доносу его приговорили к смертной казни, но монаршей милостью назначили комендантом Секретного дома без права выхода за его стены. Случилось это еще при Екатерине II. Пережив ее, Павла I, Александра I, он начал служить Николаю. Но, подчиняясь только императору, он фактически оставался таким же заключенным, как и его подопечные в казематах.
Первый визит Лилиенанкера, как, впрочем, и последующие, был весьма короток. Подойдя к кровати Бестужева, он шепеляво спросил о его здоровье и, не дожидаясь ответа, заложив руки за спину, направился к выходу. Его аколит, [29] начальник стражи, без всякого выражения на лице глянул на Бестужева и молча двинулся за начальником.
29
Неразлучный спутник, помощник (греч.)
Что за фамилия Лилиенанкер? Анкер по-немецки — якорь. Лилейный Якорь? Бессмыслица. Впрочем, не совсем: якорь в виде лилии. Ну, конечно же — якорь с тремя зубцами! И как же подходит к нему фамилия — во рту у него как раз три зуба. Почему-то обрадовавшись своему маленькому открытию, Бестужев потом вздохнул, долго ли будет держать его этот трехзубый якорь?
Поджав ноги и кое-как сдвинув их к краю кровати, он с трудом поднялся, цепи звякнули об пол. До чего же тяжелы кандалы! Подняв руки вперед, он как бы взвесил наручники: не менее как на полпуда. Большое окно за решеткой из толстых полос кованого железа, то ли замазанное известью, то ли заросшее льдом, еле пропускало свет.
Каземат довольно большой — восемь шагов в длину и чуть меньше в ширину. Добравшись до угла, он различил в сумраке ведро-нужник. Обратно он дошел, держась за деревянный стол, возле которого стоял табурет. Тряпица в квадратном отверстии на двери снова колыхнулась, показались чьи-то глаза, затем дверь отворилась, и в каземат вошли два солдата из тех, что надевали ему кандалы и укладывали на кровать. Первый внес ведерко воды, второй — кружку и кусок черного хлеба.
Мыться пришлось над нужником. Никогда не думал Бестужев, что эта несложная процедура столь трудна. Железный штырь не давал возможности вымыть руки, и это сделал солдат. Только глаза и лицо ему удалось освежить своей ладонью. Он поблагодарил солдата за помощь и спросил, который час, но ответа не последовало.