Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
Шрифт:
Кузен Александр — сын Василия Сафроновича от третьего брака — после Крымской кампании жил в центре Москвы, на Поварской, и по-прежнему звал сестер к себе.
Завершив дела на огороде, Бестужев занялся сенокосом. Изгородь из прясел, не подправленная после зимы, упала, скот вытоптал траву на угодьях, выделенных Бестужеву, и ему пришлось косить сено на островах. Но до чего хлопотное это дело! Понадобилось смолить, шпаклевать лодки, а потом плавать на острова ранними утрами. Буйные травы ложились толстыми валками, не успевая просохнуть за день, если не переворошить их. Вечерами надо было снова грести и метать копны.
Когда
ИРКУТСК
В середине августа Бестужев узнал, что скоро с Амура возвратится Муравьев. В Иркутске намечены большие торжества, на которых сочтут за честь присутствовать все купцы, в том числе и Зимин с Серебренниковым. Выезд в Иркутск он решил совместить с проводами сестер.
Сборы в дорогу оказались хлопотными. Хоть и не богат их гардероб, но одежды, белья всякого, зимних вещей набралось несколько коробов. В особый сундук Елена упрятала письма родственников, друзей, часть записей и рисунков брата Николая. Она, как никто из всех, знала ценность их. Почти все из оставшихся от заработка за сплав деньги пришлось отдать сестрам.
Прощаясь с Лелей и Нолей, сестры не могли сдержать слез, а детишки плакали навзрыд. Прослезилась и Мери. Подойдя к золовкам, она попросила прощения за невольные огорчения, которые по глупости и капризам доставляла им.
— Прости и ты нас, — глотая слезы, говорила Елена. — Дай бог детям и тебе здоровья!
Отъехав от дома, они остановились у могилы брата Николая, которая находилась недалеко от усадьбы, за бурятскими юртами. Ольга последний раз полила, поправила на ней цветы, посаженные ею, и, встав на колени, приникла к траве на холмике и замерла.
Каково было видеть это!
К Байкалу они поехали не через Верхнеудинск, а по дороге, проложенной кяхтинскими купцами напрямик через перевалы Хамар-Дабана. Зимой Бестужев не решился бы везти старушек по этому пути, но сейчас, летом, рискнуть можно. Переправившись на пароходе в Лиственничное, они на третий день пути оказались в Иркутске.
Зимой прошлого года и тридцать один год назад, когда Бестужева везли на каторгу, над Иркутском стоял морозный туман, Ангара была скована льдом. А нынче он впервые увидел город во всей летней красе. Иркутск оказался на удивление зеленым, уютным. А сейчас, когда шла подготовка к встрече генерал-губернатора, он преобразился до неузнаваемости. На спуске с Крестовой горы, в начале Заморской улицы, построена триумфальная арка, украшенная еловыми ветвями, цветами, флагами. Сотни вензелей Муравьева, флюгеры с лентами, флаги украшали эту и поперечные улицы. На здании театра вывешено огромное полотно с пейзажем Николаевска — ряды улиц, причалы, корабли на рейде, горы на далеком правом берегу. Довольно точно нарисовано, отметил Бестужев.
Остановились они у генерала Кукеля, хотя их приглашали и Персины, и Трапезниковы. Столько добрых знакомых
Когда Бестужев пришел в контору Амурской компании, управляющий Белоголовый встретил его очень радушно. Андрей Васильевич хорошо знал многих декабристов, его сыновья учились у братьев Борисовых, Юшневского и Александра Поджио.
— Очень рад видеть вас! Отлично помню Николая Александровича и личное знакомство с вами сочту за честь. Кстати, недавно из Петербурга прислан устав компании, там учтены и ваши предложения. Вот, посмотрите, — Белоголовый подал листы.
Бестужев пробежал глазами крупно отпечатанный текст и увидел строки о содержании парусных и пароходных судов, о торговле с иноземными странами. А предложение о развитии местных промыслов и промышленности было сформулировано довольно неуклюже: «Устройство для разработки местных произведений».
— Откуда вы знаете, что это предложил я? — спросил Бестужев.
— От Муравьева, еще перед отправкой в Петербург прошлой осенью Николай Николаевич лично вписал их. Я полностью поддерживаю вас, только о местных произведениях, мне кажется, говорить рановато. На первых порах главное — торговля.
— Но думать о развитии хозяйства и промыслов надо заранее, иначе потом торговать будет нечем. Скажите, пожалуйста, кто вошел в дирекцию?
— Директорами правления назначены Бенардаки и Рукавишников, кандидатами на этот пост — Невельской и Волконский-сын.
— Мишель?! Как же быстро летит время! Ведь он вырос на моих глазах, и вот — в списке столь уважаемых людей.
— Несмотря на молодость, Михаил Сергеевич выполнял самые серьезные поручения — сопровождал переселенцев, боролся с холерой, закладывал новые селения и дороги за Якутском, ездил по дипломатическим делам в Монголию.
— Да, мне это известно. Рад за него и его родителей. Сибирское детство пошло только на пользу.
— Ну как, привезли отчет?
— Да, конечно, и, кстати, хотел спросить, не вошли ли Зимин и Серебренников в правление?
— Они хоть и основали первую Амурскую компанию, в новое правление не избраны.
— И правильно, уж больно нерасторопны, недальновидны…
И тут, как на грех, в дверях показался Зимин. Трудно сказать, слышал ли он последние слова, но, увидев Бестужева, изобразил самое искреннее радушие и даже обнял его. Узнав, что он остановился у Кукеля, Зимин удивленно вытаращил глаза, потом шутливо погрозил пальцем:
— Опасный вы человек, все с начальством якшаетесь!
Зимин взял папку с отчетом и последними квитанциями и, сославшись на предпраздничные хлопоты, сказал, что рассмотрит все после торжеств.
Сестры не захотели оставаться на праздники. Путь предстоял долгий. Как бы не увязнуть в осенней распутице. На левый берег Ангары Бестужев переправил их на пароме-самолете, недавно устроенном тут инженером Либгартом. Прицепленный толстыми канатами к якорю на дне реки паром с помощью руля, используя напор течения, переплывал Ангару с одного берега на другой. Облокотившись на деревянные перила, сестры задумчиво смотрели на кристально прозрачную воду, слушая ее журчание за бортом.