Высокий, привлекательный, в татуировках
Шрифт:
Кит вопросительно поднимает бровь, глядя на меня, и я показываю сначала на неё, потом на себя, чтобы она заказала мне то же самое, что и себе.
— Рутбир? — спрашивает она.
Я киваю. Официантка уходит, оставляя нас с меню. Я открываю своё, а Кит нет.
— Ты знаешь, что хочешь? — спрашиваю я.
— А что ты берёшь? — Она улыбается мне.
Я открываю её меню перед ней и показываю на слово вверху страницы.
— Что ты видишь, когда смотришь на это?
Она морщит нос.
—
— Кто, например? — спрашиваю я.
Она отпивает своего рутбира через соломинку, её губы сжаты вокруг неё.
— Лучше спросить, кто не пытался. Меня со всех сторон обследовали и осматривали, обучали по специальным методикам, водили к терапевтам, которые думали, что могут разблокировать мой разум. Но никто не смог.
Она не выглядит опечаленной этим.
— Я знаю слова, — продолжает она. Она на самом деле хочет мне всё это разъяснить, ну а я действительно хочу это услышать. — Я могу произносить слова по буквам. И я знаю их значение. Единственная трудность для меня — это то, как они напечатаны на бумаге. — Она пожимает плечами. — Не жду, что ты поймёшь.
Сейчас она смотрит куда угодно, только не на меня, и я жалею, что надавил на неё.
— То есть, ты знаешь слова и можешь произносить их по буквам в своей голове? — Я озадачен.
— Чудно, да? — смеётся она, но на лице нет улыбки. — Дислексия — не самое приятное в жизни.
Появляется официантка с корзинкой хлеба и ставит её на середину стола. Кит берёт кусок, а я задаюсь вопросом, ела ли она сегодня.
— Выбрали, что будете заказывать? — спрашивает официантка. Я указываю на курицу-пармиджана. Она кивает и странно на меня смотрит. Поняла, что что-то не так. Но, в то же время, я по-прежнему вызываю её интерес.
— А вы что порекомендуете? — спрашивает её Кит. Она проделывает то же самое, что и вчера за ужином. Наверное, только так ей и удаётся справляться.
— Курица-пармиджана отменное блюдо, — отвечает официантка, улыбаясь мне. На Кит это не производит впечатления. — Но моё любимое — это Альфредо.
Я поднимаю брови, побуждая её что-то выбрать. Она смеётся.
— Ладно, но только если мне не понравится, я заберу твою курицу, — предупреждает Кит. Я киваю. — Я возьму Альфредо, — говорит она официантке.
Кит подносит хлеб ко рту и откусывает кусочек. На её губе остаётся крошка, и мне хочется протянуть руку, поймать её и поднести к своим губам. Но я не осмеливаюсь. Сейчас она ужинает со мной. Но если я надавлю на неё, она сбежит.
— Ты сегодня ела? — вырывается у меня.
Её лицо вспыхивает, но она кивает. Врёт. Уверен в этом.
Я подвигаю хлебную корзину ближе к ней:
— Ешь.
Она берёт ещё кусок.
Какое-то
— То, что ты сделал для той женщины, в тату-салоне… — Я киваю, когда она останавливается. — Это было потрясающе и прекрасно. Как ты научился этому?
Я пожимаю плечами. Не помню, учился ли вообще. Я просто понял, что могу это нарисовать. А если я могу что-то нарисовать, то могу из рисунка набить тату.
— Думаю, она была довольна.
— Ты смеёшься? — Кит хлопает по столу. — Она была в экстазе. И они правда получились красивыми. Словно произведение искусства. Могу я посмотреть на твои татуировки? — нерешительно спрашивает она.
На мне пальто, и я движением плеч скидываю его, чтобы показать ей. Мне хочется, чтобы она увидела моё творчество. Я сам нарисовал почти все мои тату, а братья набили их. Пальто снято, и я кладу руки на стол ладонями вниз. Она наклоняется, чтобы рассмотреть поближе. Татуировки на обеих руках тянутся от самой шеи до запястий.
Она легонько касается татуировки в виде губ, набитой на предплечье. Все волоски на моей руке становятся дыбом, но я притворяюсь, будто не замечаю этого.
— Почему ты её сделал? — спрашивает Кит.
Я улыбаюсь.
— Она связана вот с этой. — И я показываю на другую свою руку. — Эту фразу часто говорила моя мама.
Она морщит лоб, глядя на крест на другой руке.
— «Твои б слова да богу в уши», — объясняю я. — Только в моём случае между моими губами и божьими ушами слишком большое расстояние. Поэтому они на разных руках.
— Ты часто видишься с мамой? — спрашивает Кит. Она по-прежнему ест хлеб, и это хорошо. Я буду продолжать говорить с ней, чтобы она продолжала есть. Ведь я понял, что сегодня она целый день провела голодной.
Я мотаю головой.
— Она умерла несколько лет назад.
— О! — Её рот перестаёт двигаться, и она с трудом проглатывает. — Мне очень жаль.
Я пожимаю плечами. Это была нелепая случайность.
— А твой отец? — спрашивает она.
— Он ушёл сразу после смерти мамы, — рассказываю я. Это всегда было тяжёлой частью. — Я думаю, нас было слишком много для него. — Я смеюсь. Но в этом нет ничего смешного.
— Значит, остались только ты и твои братья?
Я киваю.
— Когда отец ушёл, Пол взял на себя эту ответственность. Ему пришлось так сделать, чтобы нас не разделили.
— Ничего себе. — Это всё, что она говорит. Просто «ничего себе». Похоже, она озадачена.
— Мы справляемся, — говорю я. Мне не хочется, чтобы она меня жалела. — А как насчёт тебя? Где твоя семья? — Я жду, словно ребёнок в кондитерской.
Но она отрицательно качает головой.
— Не скажу, — говорит она.