Высокое Искусство
Шрифт:
Елена тихо подошла к двери черного хода, прижалась ухом к трухлявым доскам. Снова ничего, лишь какой-то гул, вероятнее всего не снаружи, а в голове, от биения крови. Но там, где оказался бессилен слух, все сказало обоняние. Елена вдохнула просочившийся сквозь щели запах тюрьмы, привычный, знакомый, положенный, как мазки на картине, поверх общего фона недавно пролитой крови. Прижалась лбом к доскам, чувствуя холод, прикусила губу так, что на подбородок скользнула теплая струйка.
Опоздала.
Что могло произойти? Флесса передумала и послала охотников? Слишком быстро, однако возможно. Бандиты и грабители? Слишком нагло, тем более днем, пусть осеннее солнце и клонится к
Чтобы ни случилось, все уже произошло, и оставался лишь один путь — бежать. Проползти обратно, скрыться в паутине улочек, покинуть Мильвесс до заката. Не искушать судьбу, которая уже дважды за день отвела взгляд смерти.
Да, так и нужно сделать!
Дверь черного хода не запиралась, про нее попросту никто не знал. Елена достала нож, накинула петлю на пальцы левой руки, как учил Фигуэредо. Правой очень тихо, буквально по миллиметру отжала ручку, чувствуя, как пачкают ладонь хлопья то ли ржавчины, то ли мокрой патины. Не скрипнули петли, не затрещали доски. Дом принял лекарку тихо, незаметно, совсем как молчаливый союзник.
Внутри темно, почти все ставни закрыты, свечи догорели. Пахло свежим хлебом и вчерашней курицей. А также кровью и мочой. Страхом, болью, мучительной смертью. Елена закрыла глаза, снова прислушалась, запрещая себе даже думать о том, что здесь могло произойти. Никаких мыслей, она сейчас как море, как синее небо — дует ветер, и волны расходятся морщинками по зеркалу водной глади, тучи бегут наперегонки. Ветер стихает, все успокаивается. Она лишь отражение в зеркале, которое лишено мыслей. Иначе безумие постучится в чердак под сводами черепа.
Трое. Елена слышала троих. Все на третьем этаже и, кажется, потрошат гостевую комнату. Ее комнату. Стараются не шуметь, однако настойчиво ищут нычки, тайники с серебром. Первый этаж перевернули вверх дном, очень качественно, как хорошие сыщики или профессиональные воры. Почти ничего не разбили в слепом разрушении, однако проверили все, что могло скрывать хоть что-то ценное. Не похоже на солдат. Неужто, в самом деле «покровители» дали отмашу, дескать, можно.
Надежды было мало, по совести говоря, вообще никакой, но все же Елена отчаянно надеялась. Вдруг не все. Вдруг остался кто-то. Может Баала вышла из дома. Может девчонка убежала играть или хотя бы успела спрятаться. Может… да что угодно! Ступая, как учил Чертежник, Елена прошла по темному коридору, заглянула на кухню, она же столовая, мастерская и все остальное, что потребуется.
Они были здесь, все пятеро, на свету единственной масляной лампы. Охранников Флессы убрали, судя по всему, быстро и чисто, заколов клинком, слишком узким для солдатских мечей и обычных тесаков. Странно и удивительно — бойцы Мурье явно умерли в бою, у одного остались следы на руке, которой он пытался отбивать удары, надеясь на стальную перчатку. Другой, прежде чем быть заколотым в сердце, получил удар в ногу, да так, что виднелась кость. Однако на лицах не отпечатались боль, страх и прочие спутники безвременной гибели. Скорее умиротворение, как у людей, которые сделали тяжелое, но достойное дело и прилегли отдохнуть. Мертвецов полностью обобрали, но посмертно, даже исподнего не оставив. А затем Елена позволила себе увидеть, точнее, осознать, что она видит Баалу и Малышку. Не под столом, а на нем, среди заскорузлых от крови веревок.
Елена прислонилась к потемневшему от времени косяку и закрыла глаза, чувствуя, как застревает в горле жаркий, горький комок. Неистово прокляла
И в эти мгновения Елена вспомнила свое видение годовой давности, то, что посетило ее после того как Чертежник сломал ученице руку. В котором неудачливую фехтовальщицу сжигала бесконечная, всепоглощающая злоба. Ярость и желание убивать. Кто мог сказать в ту ночь, что искалеченная девушка снова увидела частицу грядущего? Только на этот раз видение не обмануло, и все увиденное произошло на самом деле.
Бежать. Только бежать! Нельзя связываться с теми, кто может положить троих опытных воинов, а здесь наверняка не обошлось без колдовства. И Елена в точности знала, кто может и колдовать, и убивать острым колющим клинком. Впереди ждет лишь смерть, а скорее всего нечто многократно худшее. Позади — не найденный врагами подкоп и жизнь. Так говорил рассудок, и доводы его были логичны, справедливы, единственно верны. Однако в тот час гласу разума не было места в душе Елены.
Она уже испытывала настоящий страх. Ощущала боль настоящей потери. Окунулась в бездну отчаяния. А сейчас Елена познала новое, всепоглощающее чувство, которому прежде не было места в ее душе, даже когда погибла Шена, а Чертежник обманул и покалечил ученицу.
Это была ненависть. Безграничная, ледяная, убивающая черным дыханием все, даже страх смерти.
Елена тихо сняла плащ, обернула левую, вооруженную клинком руку, оставив примерно два локтя свободно висящей ткани. Абордажный топорик островитянина остался наверху и, наверняка, уже сменил хозяина, но женщина поискала взглядом и нашла молоток. Тот, что сама же по совету Малышки взяла на втором этаже год назад, чтобы сподручнее было колотить в дверь Чертежника. Баала, заметив инструмент, сначала взгрустнула, наверное, вспомнив мужа, но затем приспособила находку под обычную хозяйственную деятельность, оставив на кухне. Где-то наверху, на заброшенном верстаке, были и гвозди, немалая ценность.
Есть время сеять, и есть время пожинать.
Хороший молоток, на длинной прочной рукояти, обожженной для крепости. Боек шестигранный, а носок заточен. Дерево расклинено в проушине серебряной монеткой — на удачу и долгую службу инструмента, старая традиция плотников, столяров. Солидная вещь, сделанная крепкими руками мастера. И удивительно похожая на оружие, ведь боевые топоры — если конечно речь не идет о двуручных монстрах латников — тоже делаются легкими и разворотливыми.
Есть время бежать, не оглядываясь, и время остановиться.
Елена взвесила молоток, сделала пробный замах, оценивая, как лежит в руке. Хорошо лежит, надежно. Лекарка вздрогнула, ей на мгновение показалось, что в ушах зазвенел жуткий, замогильный смех кого-то знакомого. Старческий, дребезжащий хохот человека, которому тяжко вдыхать полной грудью. И шепот, проникающий сквозь смех холодным дуновением: «Смерть любит тебя».
Нет, показалось.
Время бояться и…
Женщина вдохнула и выдохнула, переступила с ноги на ногу, будто раскручивая внутри маховик, слегка пританцовывая в готовности «дыхнуть жопой», как учил Фигуэредо. Наверху зашумели сильнее, похоже, расслабились, не нашли захоронок и стали разочарованно делить скудную добычу