Высота
Шрифт:
— И долго будете на божий свет любоваться? Токмаков нехотя обернулся на голос.
— Пока не надоест, товарищ Дерябин.
Вся долговязая фигура Дерябина выражала нетерпение. Он жевал папироску тонкими губами, слегка покачивался с пяток на носки и суетливо теребил чертеж, свернутый в трубку.
— Пора бы уже, между нами говоря, и за дело приниматься.
— А сводка какая?
— Да что вы их сводок не знаете? Они уже неделю подряд бурю обещают… А вы что, собственно говоря, предлагаете? Еще день
— Надо, товарищ Дерябин, подождать.
— Было бы начало месяца — пожалуйста.
— А в чем разница?
— Откровенно говоря, разница большая. — Дерябин выплюнул папиросу с изжеванным мундштуком. — Подъема не сделаем — сорвем план третьей декады. Забыли, как Дымов нас на оперативке ругал?
— Если так, то конечно, — поспешно кивнул Матвеев. — Почему не поднять… Лишь бы с земли не сдуло…
Токмаков зло посмотрел на Матвеева, тот замялся.
— Придется царгу поднять, если… Ветерок, однако… Как бы он беды не надул… Но если начальство… Мы — люди маленькие…
— Сорвать план третьей декады — значит, между нами говоря, испортить весь месяц. Вы что же, хотите рабочий класс без премиальных оставить? — Дерябин огляделся: слышат ли его монтажники?
— К сожалению, ветер с календарем не считается.
— А я работаю по календарю. И вам приказываю.
Токмаков ничего не ответил, а Дерябин, испуганный своей решительностью, обмяк.
— Смелости нужно больше, дорогой товарищ Токмаков! Смелость не в том, чтобы самому, как белке, лазить по фермам. От прораба требуется смелость другого Сорта. Вот какая смелость!..
Дерябин пощелкал костлявыми пальцами, показав, какая именно смелость требуется от Токмакова, и ушел.
Токмаков проводил Дерябина холодным взглядом, круто отвернулся и снова стал всматриваться вверх.
— Косвенный человек! — вздохнул Матвеев.
— Сам ты шибко прямой, — рассердился Токмаков. — Все юлишь: «Мы — люди маленькие…» Ну, хватит вздыхать. Приказано — надо делать. Флажок-то успокоился?
— Вроде успокоился.
Токмаков все же недоверчиво смотрел на вытянутые облака, догоняющие друг дружку.
— Начнем подъем, — решил Токмаков. — Только перестроповку сделаем. Возьмем строп — дюйм с четвертью. Запас прочности не повредит. Груз парусный…
Прежде чем начать подъем, царгу, согласно правилам, подержали с четверть часа на весу, над самой землей. Токмаков убедился еще раз — строп не ерзает, узлы надежны, центр тяжести груза найден точно.
И вот наконец Токмаков подымает над головой правую руку и описывает указательным пальцем несколько витков, будто ввинчивает в воздух штопор.
— Вира!
Десять, двадцать, двадцать пять, тридцать метров высоты.
Все в порядке.
Снова и снова Токмаков буравит указательным пальцем воздух, описывая
Токмаков внимательно следит за тросами. Тросы и канаты, толстые и тонкие, пересекаются под разными углами, в разных плоскостях. Тросы привязаны к верхушкам мачт и кранов, к стрелам, похожим на корабельные реи. Бесфамильных тянет за трос, повиснув на нем всем телом. Подбегает Невьянцев и тоже виснет. Они — как матросы, ставящие паруса на диковинном Фрегате, оснащенном стальными снастями.
Пришлому человеку все это переплетение тросов представляется беспорядочным, но такелажник отлично разбирается в оснастке строящейся домны. Здесь свои законы, своя точность и мудрость. Все эти тросы — работяги и силачи. Одни подымают тяжести, другие сообщают устойчивость и силу подъемным механизмам.
Царга, которую предстоит поднять, — последняя. Шестнадцать таких царг, сваренных вместе, составляют стальную оболочку домны. Шестнадцатая царга — самая тяжелая.
Подъем шестнадцатой царги осложнен тем, что на высоте сорока метров путь ей пересекает трос, держащий соседнюю подъемную мачту. Нужно славировать, обогнуть этот трос.
Токмаков поднял царгу выше домны, повернул стрелу крана и, сильно увеличив ее вылет, бережно пронес царгу над самым тросом, впритирку к нему, затем, сразу повеселев, подал команду «майна».
Самое опасное позади.
В момент, когда царга огибала этот злополучный трос, кран испытывал предельную, для себя нагрузку. При большом вылете стрелы кран теряет в силе. Ведь и человек может поднять меньше вытянутой в сторону рукой, чем согнутой в локте.
Как только царга пошла вниз, снова появился Дерябин.
— Ну, вот видите. — Дерябин пожевал губами. — Полный порядок! Теперь вы и без меня справитесь.
— Теперь мы и без вас справимся.
Дерябин притворился, что не понял иронии. Он надул впалые щеки и сказал:
— Ну, а я наверх. Дело ответственное. Буду лично руководить.
Едва Дерябин поднялся по лестнице, как царга качнулась от сильного порыва ветра.
Токмаков тревожно взглянул на флажок.
Флажок бился так, будто ветер решил разорвать его в клочья или отодрать от древка.
Токмаков осмотрелся и прислушался.
Ветер крепчал с каждой минутой. Он шатал тросы, раскачивал кислородные шланги, электрокабели, трепал обрывки проволоки и веревок, выхватывал листки из рук прорабов, срывал косынки с девушек. О том, чтобы расстелить чертеж, свернуть цигарку или зажечь спичку, и думать было нечего.
На литейном дворе нагружали в тачку цемент. Каждый взмах лопатой рождал пепельное облачко, будто лопата взрывала всю кучу цемента. И там тоже прекратили работу и прикрывали цемент досками, чтобы его не выдувало.