Высота
Шрифт:
Еще вчера на заводах и фабриках Москвы, в учреждениях и на предприятиях прошли собрания, на которых строго осуждалось паникерство, москвичей призывали бороться с трусами и дезертирами, бросающими свои рабочие места и покидающими столицу. Кто-то пустил слух, что заключенные Бутырской и Таганской тюрем совершили коллективный побег и, сплотившись в банды, совершают разбойные грабежи и убийства ни в чем не повинных граждан. Некоторые из этих сплетен Казаринову приносила из очередей в магазинах Фрося. По своей природной, присущей деревенскому люду легковерности она все принимала за чистую монету, стала больше проводить времени в вечерних молитвах перед зажженными под иконами свечами. Казаринов делал вид, что не замечает душевного смятения Фроси, и всякий раз находил случай успокоить ее,
При въезде на Можайское шоссе машину остановил военный патруль и попросил предъявить пропуск. Капитан держал пропуск наготове. Откинув дверцу, сунул его чуть ли не под нос патрульному с повязкой на рукаве. Но патрульному что-то показалось подозрительным в облике академика. Осветив фонариком лицо, воротник и папаху Казаринова, он потребовал предъявить документы.
Недоверие и чрезмерная пунктуальность патрульного разозлили капитана. Сквозь зубы, из-за присутствия в машине академика сдерживаясь в выражениях, он бросил через проем опущенного стекла дверцы:
— Ты что, не видишь, что перед тобой депутат Верховного Совета, академик?! В пропуске все стоит!
— Документы!.. — стоял на своем патрульный.
Казаринов распахнул полы шубы как раз в тот момент, когда патрульный осветил его руки и грудь фонариком. Ордена и депутатский значок в луче света засверкали как-то особенно ярко.
— Проезжайте!.. — не дожидаясь, пока Казаринов предъявит документ, хрипловато-простуженно бросил патрульный и откозырял академику.
Минут пятнадцать ехали молча. В голове академика уже вырисовывался приблизительный план его выступления. Неотвязчивыми и словно магическими звеньями представали в памяти героические эпизоды баталий 1812 года. Во время одной из вынужденных остановок, когда на дороге образовался затор, Казаринов хотел спросить: что это за машины, идущие впереди, но, увидев склоненную набок голову уснувшего капитана, не стал будить его. «Быть порученцем у боевого генерала — нелегкое дело», — подумал Казаринов, и в ту же минуту капитан, словно разбуженный этой мыслью академика, вскинул голову.
— Сержант, где мы едем? — спросил капитан, тронув за плечо шофера, который тут же, словно ждал этого вопроса, четко и громко ответил:
— Голицыно.
Казаринов все-таки решил спросить, что это за машины с непонятными, крытыми брезентом, покатыми площадками едут впереди.
Капитан ответил не сразу. Напряженно стал всматриваться в темноту, а когда шофер поравнялся с одной из идущих впереди машин, откинулся назад и со вздохом облегчения ответил:
— «Катюши»!..
— Кто-кто? — удивленно переспросил академик, полагая, что не расслышал ответ капитана.
— Реактивные установки. Бойцы прозвали их «катюшами». А вот почему — никто не знает. Ох и жиганут они на Бородинском поле! Я не видел их в работе, но говорят, что на немцев их залпы наводят ужас.
Казаринов еще до войны как физик был наслышан об убойной силе этого нового мощного оружия, которое испытывали на полигонах Подмосковья. Как ученый, он знал также и принцип полета снаряда. Но так близко, почти рядом в походной колонне, это грозное оружие видел впервые.
— Хорошее название кто-то придумал им, — сказал Казаринов, всматриваясь через окно в темные силуэты зачехленных боевых установок, которые шофер решил обогнать.
Встречные машины попадались редко, и поэтому шофер ухитрялся обгонять идущие впереди машины даже на тех участках дороги, где были заняты обе проезжие полосы правой стороны. Правда, в одном месте капитан предупредил шофера, чтобы тот при очередном обгоне «смотрел в оба».
Проезжая Кубинку, пришлось снова предъявлять пропуск патрульному. На этот раз молоденький сержант с повязкой на рукаве осветил только пропуск и не стал переводить луч света на лица сидевших в машине.
Не доезжая Дорохова, Казаринов почувствовал, что у него начинают мерзнуть ноги. Пожалел, что не надел шерстяные носки, которые Фрося еще вчера вечером положила на тумбочку в кабинете. Мгновенно представилось ее лицо, когда она после его отъезда обнаружит, что шерстяные носки по-прежнему лежат на месте. «Вот завздыхает… —
Проехали несколько безлюдных, казалось вымерших, деревень, растянувшихся вдоль обочин Минского шоссе. Ни в одном окне — ни огонька. «А ведь в этих домах живут люди… В этот час обычно доят коров, кормят овец и поросят, затапливают печи… Неужели все побросали родные гнезда и подались на восток? — тягуче проплывали в голове Казаринова невеселые думы. Но, увидев над крышей нескольких избушек темно-сизые столбы дымков, оживился. — Нет, русский человек свой дом не покинет. И врага в него не пустит, если в глаза ему не глянет смерть. А деревенский человек — и подавно, это не горожанин. Кормилицу-корову и кур-несушек в чемодан не спрячешь. Картошку и сено в мешок не уложишь. Тут все соединилось воедино. Только пожар и смерть могут согнать мужика и бабу со двора… А то, что в окнах нигде нет света, — неудивительно. Как и в Москве — строган светомаскировка. Здесь, вблизи Минского шоссе, огоньки еще опаснее, чем на улицах столицы, дорога-то стратегическая. Враг знает, что днем и ночью это шоссе — как артерия, подающая кровь от сердца к мозгу…»
После Дорохова обогнали растянувшуюся больше чем на километр танковую колонну, грохот моторов, лязг гусениц надолго оглушили сидящих в машине. Когда обогнали колонну, Казаринов не удержался от вопроса, с которым хотел обратиться к капитану, когда они только поравнялись с замыкающим колонну танком.
— И все, как видно, торопятся туда, куда едем мы?
— Да, Дмитрий Александрович, только туда! — В ответе капитана прозвучала уверенность.
Чем ближе подъезжали к Можайску, тем сильнее волновала капитана мысль, как бы побыстрее найти генерала Лещенко, расположение штаба которого сообщил ему генерал Сбоев. Сказал и тут же строго наказал: никаких записей. За дорогу капитан несколько раз повторил в уме название улицы, номер дома, его внешние приметы. А когда спросил у генерала, какого цвета дом, в котором расположился штаб Можайского укрепрайона, тот с усмешкой посмотрел на своего порученца.
— В Можайск вы въедете, когда еще будет темно. А в темноте — все кошки серые. Слышал такую пословицу?
— Слышал, товарищ генерал.
— Тогда действуй. На пропуске стоит печать ВВС Московского военного округа. Патрули не должны задержать. Фамилию командарма ты тоже помнишь. И смотри, чтоб с головы академика ни один волос не упал.
Прежде чем добрались до приземистого здания, в котором располагался штаб Можайского укрепрайона, машину трижды останавливали часовые и тщательно проверяли пропуск. А последний часовой, очевидно специально выставленный на перекрестке для встречи и сопровождения академика в штаб, обратился к капитану:
— Товарищ капитан, имею приказание доставить академика Казаринова к командованию!
Капитан открыл дверцу ЗИМа и высунулся из машины.
— Далеко до штаба?
— С полкилометра, — ответил сержант.
— Садись на мое место и говори шоферу, как ехать. — Капитан вышел из машины и пересел на заднее сиденье рядом с академиком. — Генерал Лещенко в штабе?
— В штабе. Ждет вас.
Окна старого кирпичного дома, в котором располагался штаб, были затемнены. Недалеко от подъезда здания снова из темноты окликнул часовой. На его оклик сержант, сопровождающий академика и капитана, отозвался условленным паролем, в ответ на который часовой простуженным голосом сипло прокричал: