Высота
Шрифт:
— Все вернулись? — спросил комдив.
— Не вернулся один человек — командир группы лейтенант Сорокин, — четко доложил капитан.
— Сорокин?.. Откуда он? Из какого подразделения?
— Командир взвода управления полка.
— Это, случайно, не тот Сорокин, что на востоке был физруком легкоартиллерийского полка?
— Тот самый, товарищ полковник. Призер дивизии по трем видам спорта. Гимнаст.
— Знаю его, помню… — Голова комдива низко склонилась над картой. — Наверное, попал в переплет. — И помолчав, поинтересовался: — А боевые группы других полков? Вернулись?
— Пока не докладывали.
— Свяжитесь со штабами
— Есть, связаться со штабами и доложить!
Так начинался второй день боев на Бородинском поле.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Мастерская скульптора Правоторова находилась в одном из тихих переулков Арбата, в старинном одноэтажном особняке, ремонтировать который райисполком в тридцатых годах счел делом дорогостоящим и хлопотным: отопление печное, водоснабжение и канализация давно вышли из строя, телефона не было. И поэтому домик с легкой душой был передан под мастерские Союзу художников: благо, что художники МОСХа вот уже несколько лет ходатайствовали перед Моссоветом о передаче им старых, пришедших в ветхость и непригодных для жилья домов, каких только в зоне Бульварного кольца столицы оказалось несколько десятков.
В одном из таких домов получил несколько просторных комнат с высокими потолками и скульптор Правоторов.
Из письма деда, полученного весной, Григорий знал, что Правоторов в январе и феврале работал над его портретом, а вот завершил ли он его — Дмитрий Александрович не написал. Сегодня, после того как он передал по акту двум представителям президиума Академии наук СССР опечатанные труды деда, хранившиеся у него в сейфе, Григорий через справочную узнал телефон Правоторова и позвонил ему домой. Разговор был короткий, но тяжелый. Больной скульптор, выражая слабым, осипшим голосом соболезнование, очень горевал, что из-за проклятого радикулита, свалившего его месяц назад, не смог проводить в последний путь известного советского ученого, которого успел полюбить за те несколько недель общения, когда работал над его портретом.
На вопрос скульптора: «Чем могу быть полезен?» — Григорий спросил: завершил ли он работу над портретом деда. Прежде чем ответить, Правоторов зашелся в сильном астматическом кашле. Пауза показалась Григорию мучительно долгой.
— Завершил… Остались кое-какие мелкие недоделки. Но уже чисто технического плана…
Григорий сказал, что его дивизия стоит под Москвой, и что командование отпустило его всего на четверо суток, и что завтра он должен быть на месте.
— Милый, чем могу быть вам полезен? — донесся из трубки глухой, болезненный голос.
— Хочу видеть портрет деда. Дорогой Артем Константинович, пожалуйста, примите меня, и если можно, то сегодня… Очень прошу вас. Если позволите, я найду машину и отвезу вас в вашу мастерскую, если портрет находится там.
— Да, портрет в мастерской, но пока он еще в гипсе. А вот насчет машины… насчет машины я постараюсь сам. Я как раз планировал сегодня вечером быть в мастерской. За мной приедут. Запишите адрес.
Григорий выхватил из планшета карандаш, блокнот и стал записывать. На слуху у него названный арбатский переулок был давно, еще с детских лет, а вот где он находится — не знал. За ориентир решил взять театр имени Вахтангова, а потом у арбатских старичков и старушек наверняка удастся узнать местонахождение этою переулка.
И он не ошибся в своих расчетах. Первая же старушка в старомодной меховой шапке и отороченном вытертым
Было еще семь часов вечера, а военная Москва уже потонула в вечернем мраке, когда Григорий разыскал низенький староарбатский домик и, нащупав кнопку звонка, нажал на нее. Дверь ему открыла немолодая женщина с пуховой шалью на плечах.
Судя по тому, как женщина поспешно, с какой-то тревогой почти судорожно захлопнула дверь и закрыла ее на чугунную задвижку, Григорий понял, что вопрос светомаскировки волнует москвичей сильно.
— Вы внук Дмитрия Александровича Казаринова?
— Да, я с Артемом Константиновичем договорился.
— Он вас ждет, прошу… Сюда… — Шлепая старенькими тапочками по старому паркету, женщина повела Григория по холодному, пахнущему известкой и плесенью коридору. — Похожи, очень похожи на своего покойного дедушку… — Протяжный глубокий вздох оборвал фразу.
Главная рабочая комната скульптора, куда ввела Григория, как он сразу понял, супруга скульптора, была неожиданно большой и с непомерно высоким потолком, завешенным серым брезентом. Григорий успел подумать: «Наверное, потолок стеклянный… Завешен в целях светомаскировки…» Таким же плотным брезентом были зашторены и окна. Комната была заставлена разных размеров скульптурами, расставленными в беспорядке на полках, на стеллажах из неструганых сосновых досок, на массивных подставках… Некоторые, особенно крупные скульптуры стояли на полу. На какие-то секунды забыв про художника, к которому он пришел, Григорий лихорадочным взглядом пробежал по скульптурным портретам, выискивая портрет деда.
Увидев волнение гостя, жена скульптора поспешила успокоить Григория:
— Портрет вашего деда в другой комнате, не ищите его здесь.
Из соседней комнаты послышались чьи-то тяжелые шаги — и вскоре дверь широко раскрылась. Опираясь на суковатую дубовую палку, заметно припадая на одну ногу, из нее вышел Правоторов. Высокий, костистый, худой… Львиная с сильной проседью шевелюра, глубокие морщины, избороздившие впалые небритые щеки… Такие лица, увиденные однажды, запоминаются на всю жизнь. Год назад, как помнит Григорий, Правоторову исполнилось семьдесят лет. О нем писали в газетах, говорили по радио, в Центральном Доме работников искусств на Пушечной улице была организована персональная выставка юбиляра. В «Огоньке» о творчестве Правоторова был напечатан целый разворот и помещен цветной портрет работы известного художника Ларионова. И вот теперь он стоит перед ним хотя и ссутулившийся, старый, судя по бледному лицу, изнуренный болезнью, но по-прежнему, как и на портрете Ларионова, величественный и излучающий какую-то внутреннюю силу мастер, знающий себе цену и верящий в свое предназначение.
— Сработали, сработали дедовы гены, — проговорил Правоторов, пронзая взглядом Григория. Несмотря на болезнь, пожатие скульптора было крепким. — Те же глаза, тот же разлет бровей… — Повернувшись к жене, он спросил: — Машенька, ты не находишь, что внук поразительно похож на деда?
— Я об этом сказала, как только открыла дверь, — словно оправдываясь, проговорила жена.
— Познакомьтесь — это моя дражайшая супруга, мой соавтор-труженик, мой домашний доктор, и если сказать правду, то временами и деспот… Мария Николаевна. В молодости друзья ее называли Правоторихой.