Высотка
Шрифт:
Впрочем, по порядку.
Для начала мы познакомились не с Митей, а с его женой Ксенией. Баев откомандировал Петю на заселение меня, выдал ключ, приказал дождаться и только потом откупоривать пиво, коего он раздобыл цельный ящик, да не простого, а золотого. Пастеризованные «Хамовники» — это вам, чай, не у Пронькиных, сказал он самодовольно, выставив наши вещи и пиво за дверь Самсоновой комнаты. Идите, мне надо потолковать с профсоюзным боссом кой о чем, горячее будет объясненьице. Мы пожелали ему удачи и отправились обживаться в
Вошли в комнату как в музей декоративно-прикладного искусства, сначала ничего не трогали, только смотрели. Рядовой студент так не живет. Митя у нас чей-то сынок или что? Но почему тогда в общаге? На столе электрический самовар (штука, ужасная с эстетической точки зрения, но полезная с практической — не надо будет с чайником на кухню топать), в шкафу сервиз на уйму персон, на тарелках тоненькие веточки сакуры (перевернула — мэйд ин Франс, фигасе), холодильник, диван, полка с книжками, стойка с кассетами, магнитофон… И настоящий, непроходимый богемный бардак, включающий пустую тару, стаканы, окурки, носки, журнал «PC Magazine», заплесневевший хлеб, бритву электрическую «Харкiв», эспандер, набор гантелей, кубки, волейбольный мяч с автографами не знаю кого… На полу пудовая гирька внушительного вида, в шкафу женская одежда, в ящике стола письма на имя Ксении Надеждиной и Дмитрия Соколовского (теперь мы знаем, как хозяев зовут, а то неудобно)… Бросилась к кассетам — наш человек, наш! Пинки, БГ, Алиса, Дорз, Дорз, Дорз. Дженис Джоплин — кто такая? чем знаменита? — выуживаем, ставим, знакомимся. Уже интересно — когда же он покажется, этот ваш Митя?
(Потом выяснилось, что бардак не его. Тут кто только не жил после того, как Митя съехал, вот и накопилось. У Митьки же всегда ни пылинки. Он ведь в армии был, рассказывал мне Кубик неделей позже, а я слушала и записывала в свой вечный фрейдовский блокнот. Про Митю интересно все. Теперь — особенно).
Велено ждать, я присела на диванчик, попрыгала слегка — мягкий. Обалдевший Петя упал рядышком, пиво греется, ждем.
— Занятно. Я даже не знаю, как выглядит хозяин комнаты, в которой мы теперь будем жить.
— У тебя всегда так. Птичка божия не знает, — проворчал Петя не без удовольствия. Мое легкомыслие, мнимое или реальное, выгодно оттеняло его взрослость и солидность. — Что там у Баева с Самсоном опять?
— Да ничего нового. Мужской разговор, раздел имущества. Баев надеется, что окончательный. Свежо предание, ага.
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— А почему я должна беспокоиться? Если Самсон без памяти любит Баева — это его личное дело. Я его где-то понимаю — у меня к Баеву сходные чувства.
— Злая ты, — хмыкнул Петя. Я злая, он добрый, всегда есть чему поучиться друг у друга.
— Мне Пашку правда жалко. Кроме шуток, тут такая привязанность, на которую женщины, кажется, вообще неспособны. Удивляет другое — никто до сих пор не усомнился в баевской ориентации. Он такой мужской, наш Баев, пробы ставить негде.
— И это ты про своего возлюбленного.
— Мой возлюбленный
Помолчали, поглядели на пиво, послушали, как тикают настенные часы — еще одно чудо цивилизации. И на что мне часы?
— Все бы хорошо, но пол здесь такой же пакостный, как и во всем ГЗ, жителя которого можно без труда узнать по желтым пяткам, тапкам и носкам, — вздохнул Петя. — Неужели они до сих пор натирают пол мастикой, как во времена культа личности?
— А я привыкла. Ну желтые, подумаешь. Зато здесь есть абсолютно все и можно ходить по мрамору в тапках. Один раз занырнул — и больше не выныриваешь, живешь на полном жизненном обеспечении. Здесь даже воздух свой собственный… Но самое главное — крыша. О, мой юный друг, ты не знаешь Москвы, если не бродил по крыше ГЗ!.. не стоял под часами с десятиметровой стрелкой!.. под барометром и гигрометром!..
— …который уже год как сломался и показывает великую сушь.
— В некотором роде это правильно. Тут у всех по утрам наступает великая сушь.
Пауза. Жестоко — после вчерашнего-то — всучить целый ящик и запретить его вскрывать. Вчера Петя снял нас с поезда тепленькими, в лабе продолжили, отдежурили ночную вахту, уговорили половину продовольственных запасов, выданных нам Данькиной мамой, плюс бутылочка домашней клюковки от А. К. Потому и жизнь теперь неспешная, и разговоры вялые, и шевелиться лень.
— Помню свой первый раз на крыше. Как поднимались на лифте, шли какими-то галереями… Круглые окна под потолком, ну эти, похожие на иллюминаторы… И стены метровой толщины. В такой стене даже небольшое окошко кажется подзорной трубой, как будто ты внутри подводной лодки.
— Тогда перископом.
— Что? А, да. (Доходит с трудом, мысли в голове катаются, как железные шарики: наклонишь голову — и покатились). Для кого эти окна — для небесного воинства?.. ГЗ вообще странноватое здание — лестницы сумасшедшие, которые никуда не ведут, коридоры, лифты с телефонами… О чем это я, собственно?..
— О твоем первом разе на крыше, — отозвался Петя (слушает все-таки).
— Точно. Мы доехали до геологического музея, повертелись там, и Данька сказал, что дальше нас не пустят, но он знает, как попасть на звездочку, на самый верх.
— И что, попали?
— Не-а. Кое-как до ротонды добрались, но нас оттуда турнули.
— Правильно. На шпиле и смотреть-то нечего — метеорологическое оборудование, парочка локаторов, сигнальные огни, ерунда, короче. Сама звезда из желтой стекляшки, изрядно покоцанной, вот и все.
— Откуда знаешь?
— Был однажды, проводил высотный эксперимент. И с высоты вам шлем привет.
— А Данька сказал, что на звездочке сидит третий отдел.
— Твой Данька болтун.
— Вообще-то у него отец — подполковник КГБ.
— Ну тогда я умолкаю.
Опять с подковыркой. А ведь я и ответить могу!.. Сейчас, правда, неохота, да и Петька такой милый с похмелья, сонный, ворчливый. Завалиться бы на этот диванчик и придавить как следует, но не время, ждем-с.