Высшая школа материнства
Шрифт:
Мы только начинали совместную жизнь и, по сути, впервые столкнулись с необходимостью планировать бюджет. Мы вообще впервые жили на собственные деньги, поскольку до брака и даже какое-то время после него мы жили с родителями, как было заведено в Советском Союзе в те годы. И мне хотелось освоить планирование семейного бюджета. Я чувствовала потребность поставить для нас цели на целую жизнь вперед. Стремление построить наш общий дом волновало и манило меня своей новизной.
Передо мной лежало наше будущее: радостное, но такое неясное, точно подернутое утренней дымкой. Мир так коварен и жесток в своей беспристрастности. Каждый сам строит свою жизнь. Я наблюдала, прислушивалась, ловила все, что говорилось вокруг: нетерпеливые предвкушения вновь прибывших
В Советском Союзе царил печально известный дефицит. Одеждой, электроникой, кухонной техникой люди за границей старались запастись впрок. Мои собственные взгляды все еще оставались неясными, хотя уже начинали формироваться. Свой внутренний прибор самонаведения я твердо настроила на счастье. Нужно было найти механизм его обеспечить. Я поняла, что хотеть что-то приобрести можно бесконечно, что нельзя собрать у себя все богатства мира, а значит, деньги не могут дать счастья, ведь их никогда не бывает достаточно. «Жить не хуже других» представлялось мне делом пустым и хлопотным. Не хотелось впадать в потребительский раж и гнаться за миражами материального рая, до конца жизни превращаясь в добровольного раба собственной жадности. Я предпочитала цели, которые имеют предел.
Тогда-то мне и пришло мимолетное откровение, еще не до конца оформившаяся мысль: лишь любовь обладает завершенностью. Любовь вообще и семейная жизнь в частности предстали передо мной в новом свете. Материальные блага означают бесконечный поиск, который возобновляется всякий раз, когда мы утоляем очередное желание. Любовь же бездонна, бесконечна и неистощима. Завершенность любви и заключается в бесконечности этого чувства. Истинная любовь дает абсолютное удовлетворение, блаженный покой. Тебе больше ничего не нужно: у тебя все есть.
Поймите меня правильно. Я люблю хорошо жить и люблю роскошь и не упускаю случая насладиться ею. Попадая в пятизвездочный отель, я нарочно медлю и с неохотой покидаю его. Для меня это много значит, ведь я встаю с рассветом и могу часами смотреть достопримечательности и исследовать новые места. Перед тем как куда-то ехать, я первым делом выясняю, во сколько всходит и заходит солнце, чтобы знать, сколько у меня будет времени на прогулки. Но и более скромный приют меня вполне устроит, если того требуют обстоятельства. Я никогда не была особенно жадной до денег; они не играли большой роли в моей жизни, точнее, не становились ее движущей силой. Иными словами, я никогда по-настоящему не любила деньги и не хотела ограничиться компромиссным решением сделать главной целью своей жизни материальное обогащение.
Мне кажется, что взросление можно сравнить со шведским столом. Это лакмусовая бумажка нашего воспитания, предыдущего опыта и восприятия жизни. Тот, кто слишком голоден, набрасывается на все без разбора, ест слишком много и чересчур быстро. Тот, кто невежествен, упускает возможность попробовать новые экзотические блюда, а другого случая может и не представиться. В то же время чрезмерно жадный рискует набить рот, не разбирая вкуса и толком ничего не распробовав. Утверждают, что Джонатан Свифт сказал: «Смел был тот человек, который впервые отведал устриц». Я убеждена: шведский стол придает многим смелости до тошноты наесться экзотическими деликатесами, к которым у них нет ни склонности, ни привычки. Последствия могут быть разными: от легкой тяжести в желудке до серьезного несварения. Однако не стоит судить таких людей строго. Поскольку все мы, смертные, как правило, ограничены в средствах, есть смысл в том, чтобы воспользоваться возможностью попробовать все то, что попробовать позже возможности уже не будет. Но я считаю, что это опасный путь. Шаг за шагом мы теряем свою свободу и, забывая, что нам нравится на самом деле, хватаем самое дорогое в угоду собственной жадности. Не те ли же самые соображения ложатся порой в основу выбора карьеры?
К шведскому столу своей взрослой жизни я подошла довольно бесцеремонно. Нет, то была не жадность, но жадное
Нью-Йорк был лучшей зарубежной точкой. О лучшем распределении трудно было мечтать. Я была счастлива, но не до исступления. Я не рассматривала это как исключительное благо, скорее воспринимала как нечто совершенно естественное, ведь другой жизни я не знала. Иными словами, я восприняла это как должное.
Глава вторая
Я родилась в семье советского дипломата. Мои воспоминания о детстве – лоскутное одеяло: длительные зарубежные командировки отца, в которых мы его сопровождали, и – гораздо чаще – краткосрочные, когда я, мама и брат оставались в Москве и ждали его возвращения. До сих пор помню, как года в 3–4 тосковала, заслышав гул пролетающего над головой самолета.
В июне 1968 года отца командировали в европейскую штаб-квартиру ООН в Женеве, Швейцария, точнее, в Международную организацию труда (МОТ), одно из ее специализированных учреждений. Мне исполнилось 10 лет, я только что закончила третий класс. Собирались быстро, вещей было мало, и вскоре ночной поезд уносил нас на Запад, в другую страну, иную жизнь. Я ехала в обнимку со своей самой большой куклой по имени Оля – в честь бабушки по матери. В куклы я играла мало, но родители предложили взять с собой эту, понимая, как мне тяжело расставаться с бабушкой. Я всегда ее очень любила.
На следующий день, в Вене, мы пересаживались на другой поезд. Вечером перед отъездом мы зашли в ресторан поужинать. В конце 1960-х в Западной Европе нечасто слышалась русская речь. На нас оглядывались. Я старалась вести себя безупречно: сидела с прямой спиной, отрезала небольшие кусочки стейка (стейк станет любимым блюдом моего детства) и правильно пользовалась ножом и вилкой. Эти усилия не пропали даром: пожилая и довольно недоброжелательного вида официантка отметила мои хорошие манеры, как я поняла из разговора родителей в тот вечер. Это вознаградило меня сполна. Помогать отцу в его работе казалось мне моим долгом. Я ощущала собственную значимость. Казалось, все смотрят на меня, оценивают и делают выводы. И надо быть на высоте. Я надолго сохранила это чувство.
Мы нечасто ели вне дома. Атмосфера московских ресторанов была весьма официальной, и родители редко брали с собой детей. Обычно туда ходили большими компаниями, чтобы отметить какое-то важное событие: юбилей или получение новой должности. Единственный раз, когда мы в Москве пошли в ресторан всей семьей, было по случаю присвоения отцу кандидатской степени. Он писал диссертацию по ночам, о чем свидетельствовали горки скорлупы кедровых орешков, которые по утрам высились на его письменном столе. Кедровые орехи, часто в шишках, в Советском Союзе продавались повсюду. Он грыз их в огромных количествах, чтобы не уснуть и поддержать силы.
Я хорошо помню тот день. Перед тем как пойти в ресторан, отец постригся и побрился в парикмахерской. Меня он взял с собой. Он и сейчас стоит у меня перед глазами: молодой, счастливый и торжественный, пахнущий незнакомым одеколоном. Потом мы зашли за мамой и братом и отправились в один из ресторанов неподалеку от дома.
Второй случай попробовать еду, приготовленную профессиональными поварами, представился лишь летом накануне нашего отъезда в Женеву. Отец был в отпуске, и целый месяц мы провели в Литве. Мы добирались туда на машине, и на то, чтобы преодолеть примерно 1100 км, нам потребовалось три дня. Удивляться тут нечему. Конечно, мы часто останавливались, но я помню и двухполосную дорогу, и отца, гордо объявлявшего: мы едем со скоростью 60 км в час! Магнитофона или чего-то подобного, чтобы скрасить долгий путь, в машине не имелось, но этого и не требовалось. Мой брат, тогда четырехлетний, наизусть рассказывал содержание всех книжек, которые ему читали и перечитывали, с таким удовольствием и чувством, что мы веселились всю дорогу.