Высший пилотаж
Шрифт:
— И что за фря тебя так быстро окрутить сумела? — подозрительно прищурилась мать. — Надеюсь, ты навел справки о ее прошлом? Не будешь потом локти кусать? Ты убедился, что ей нужен именно ты, а не это все? — Она широким взмахом руки обвела вокруг себя.
Иона ухмыльнулся:
— Убедился. А об этом... — он повторил ее жест, — Машенька даже понятия не имеет.
Он с удовольствием не звал бы на свадьбу своих родственников, но Прасковья Митрофановна об этом даже и слышать не пожелала.
— Митрофановна! — позвал он. — Проинструктируй моих родителей, что да как. — И строго посмотрел на мать. —
Маша мучилась перед зеркалом, пытаясь уложить тяжелые пряди. Но, кроме привычного пучка, ничего не получалось. Мама носилась вокруг нее с электрощипцами, пыталась завить локон, но кудри, едва их подхватывали шпильками, моментально распрямлялись. Иона стремительно ворвался к ним, когда они обе уже совершенно отчаялись.
— Посмотри на этот кошмар! — со слезами на глазах сказала Маша. Надо же, столько ждала этого дня, а теперь все из рук валится, все наперекосяк...
— Ты прекрасна, как никогда... — шепнул Иона, целуя ее в шею. — А это что? Приданое? Шесть подвод? Ребята, грузите, — велел он вошедшим вслед за ним мужчинам. — Все помните, как положено?
И, не слушая больше возражений, он заставил Машу с мамой сесть в машину и стремительно помчался вперед. Сгрудившиеся у подъезда соседи так и не поняли, что произошло. Где жених, где невеста, где обещанная свадьба? Вещи вон грузят... Переезжают, что ли?
Серебристый «мерседес» миновал буковую аллею и остановился у тяжелых кованых ворот, по обе стороны которых тянулся в бесконечность высокий забор с сигнализацией.
— Это ваш клуб? — спросила мама.
— Это мой дом, — ответил Иона, искоса поглядывая на Машу.
Ворота открылись, и они очутились в прекрасном ухоженном парке, а вдалеке, в самом конце асфальтовой дороги, угадывался дом. Нет, скорее, замок... Все три этажа прочерчивали стрельчатые арки, а боковая стена была увита настоящим плющом. Маша растерянно вжалась в сиденье и со страхом посмотрела на Иону.
— Мы... здесь будем жить? — заикаясь, спросила она.
— Думаешь, тесновато? Ничего, когда пойдут дети, я еще одну пристройку сделаю, — пообещал он.
Степан выбежал на крыльцо и раскатал перед Машей белую полотняную дорожку. Маша осторожно ступила на нее, оглянулась на Иону... Он стоял и с улыбкой смотрел, как с двух сторон Машу взяли под руки деревенские женщины в длинных сарафанах и повели в глубь дома...
Вслед за «мерседесом» во двор въехал доверху груженный пикап, и из него неожиданно вышла Митрофановна с живой индюшкой в руках, наряженной в чепчик с разноцветными ленточками. Она горделиво улыбнулась Наталье Петровне и зычно велела Степану:
— Веди мать наш поезд встречать. — А Машиной маме шепнула: — Ты отрез приготовила?
— Какой отрез?
— Сватье на платье.
Наталья Петровна охнула, бросилась к вещам, которые выгружали из пикапа дружки Ионы, и принялась лихорадочно копаться в сумке.
Торжественная и подтянутая, появилась в дверях мать Ионы. Видно, Прасковьины наставления впрок пошли, губы ее не кривила больше презрительная усмешка, она с достоинством готовилась исполнить свою роль.
Ребята один за другим нагромождали у ее ног тюки
Здесь, чтоб елось и пилось,
Здесь, чтоб сладко спалось.
Пуховые перинки молодым согреют спинки,
Простыней целый пуд в жарких ласках изорвут...
Она с поклоном поднесла матери жениха разнаряженную индюшку, и та взяла ее неловко, крепко прижимая к себе вырывающуюся птицу. Следом Машина мать вручила сватье отрез, и Митрофановна велела новоявленным родственникам троекратно расцеловаться. «Больно строгая свекровь... — подумала Наталья Петровна, вдохнув пряный запах «Шанели», исходящий от ухоженной кожи сватьи. — Ишь, как себя холит. Такой вовек не угодишь. Хорошо, хоть отдельно жить будут, а то пропала бы моя Машка...» А свекровь, бросив на нее испытующий взгляд, отметила: «Мать-то простая, хозяйственная. А дочка какова? Как начнет из Иоанна веревки вить, капризничать да приказывать...»
Они и словечком не успели перемолвиться, как Митрофановна споро развела их по разным половинам, четко разграничив территорию жениха и невесты.
Маша находилась посреди большой светлой комнаты, уставленной множеством зеркал. По углам комнаты висели связки лука и чеснока, маленькие медные колокольчики позвякивали от легкого сквозняка, путаясь в длинных рыбацких сетях... Вдоль стен сидели женщины и тихонько тянули медленную печальную песню, так что душу щемило...
Ой да ты рябина, да ты рябинушка,
Ой да ты садова зелена прекудрявая,
Ой да когда ты взросла, когда выросла?
Ой да весной-то взросла, летом выросла.
Ой да когда выросла, когда вызрела?
Две девушки подошли к Маше и принялись расстегивать пуговицы платья.
— Что вы, я сама, — возразила Маша.
Ей было неловко, что все смотрят, что чужие руки раздевают ее, пусть даже женские... Простенькое платье упало на пол, а девушки отступили в сторону, давая дорогу Прасковье Митрофановне, которая на вытянутых руках несла перед собой большую берестяную шкатулку.
Где-то Маша уже видела такой узор из сплетенных колечек на тонкой, словно медовой бересте... Орешки! Непонятный ночной подарок от неизвестного... Понятно теперь, кто был этот таинственный даритель...
Она улыбнулась и снова почувствовала во рту сладкий привкус того лакомства. А Митрофановна поклонилась в пояс и раскрыла шкатулку.
Пышная белая пена медленно выползала под ее руками, расправлялась, опадала мягкими складками... и превратилась в длинную многослойную фату, которую девушки тут же приняли от Маши, растянув по всей комнате.