Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели
Шрифт:
Авель больше не рассуждал. Он, словно его толкнули в спину, пошел к калитке. Кто-то схватил за рубаху.
— Очумел, что ли? Куда тебя несет?
С ожесточением оттолкнув руки, Авель вырвался и, чувствуя спиной взгляды примолкших рабочих, перешел улицу. За калиткой он забыл думать о людских взглядах, да людей и не было видно за высоким забором. Он увидел полицейских, стоящих под забором, двух жандармов у крыльца, взбежал по ступенькам и вошел в комнату, отыскивая глазами Ладо.
К Авелю повернулись. Понятые — с испугом, жандармы удивленно, полковник Порошин поднял квадратное лицо и заиграл бровью, подтянутый, надушенный ротмистр пригладил мизинцем
«Значит, все свершилось», — подумал Авель.
— Зачем ты пришел сюда? — быстро, сердито спросил Ладо.
Авель покосился на жандармов и пожал плечами. — Рад видеть вас здесь, господин Енукидзе, — насмешливо, по-грузински произнес Вальтер. — Вы избавили нас от лишних хлопот — ехать за вами в Баилов, к вам на службу.
Авель только теперь уяснил, что Ладо тоже спросил его по-грузински, виновато улыбнулся ему и покачал головой: «Я сделал то же, что и ты». Ладо молча, взглядом ответил ему: «Я знал, что делаю, а ты не имел права приходить сюда». Ладо стоял посреди комнаты — немного сутуловатый, как все книжники, волосы надо лбом разметались, и вьющаяся прядь нависла над бровью, борода мягко спадала на грудь, а глаза без очков были такими, какими бывают у очень рассерженных добряков.
Авель опустил голову. Никто им не занимался, никто его не обыскивал.
Порошин и Вальтер оживленно вполголоса переговаривались. Порошин говорил отрывисто, словно стреляя одиночными выстрелами, а голос Вальтера скользил одной протяжной длинной нотой.
Порошин с беспокойством поглядывал через окно на толпу перед домом, которая все увеличивалась. Рабочие-железнодорожники, квартировавшие поблизости от станции и депо, возвращались после работы домой и, увидев тюремную карету и полицейских, подходили узнать, в чем дело. Все громче раздавались голоса:
— Кого забирают?
— Опять нашего брата в тюрьму?
— Сколько терпеть можно?!
Порошин обернулся, посмотрел на Ладо и что-то шепнул Вальтеру.
Ротмистр сделал шаг вперед и, сияя золотыми зубами, объявил, широко взмахнув рукой:
— Гос-спода, мы забираем с собой гос-сподина Кецховели, а все прочие могут быть свободны. Прошу соблюдать спокойствие, господа, и с места не трогаться.
Евсей, Дмитрий и Вано переглянулись. У Вано расширились зрачки, и он покосился на Авеля: тебя тоже оставляют в покое? Авель ничего не понимал, ведь Вальтер намеревался арестовать его, сказал: «Вы избавили нас от лишних хлопот», а теперь вдруг… Нет места в карете? Считают, что он и так не сумеет скрыться? Рассчитывают проследить за ним? Или таково приказание Порошина, который боится упустить в толпе Ладо, хочет, чтобы жандармы во все глаза следили только за Кецховели? Может, на это Ладо и рассчитывал?
— Скорей, скорей, господин Кецховели, — сказал Порошин. Авель глазами попросил прощения у Ладо и увидел, как в ответ тот, не сердясь более, улыбнулся. Он шагнул к двери, сказав Авелю одними губами:
— Делай свое дело.
— Могу предложить сигару, — застрелял словами Порошин, догоняя Ладо. Вальтер поспешил за ними, и через мгновение жандармов в комнате не было. Толпа на улице зашумела. Зацокали копыта лошадей.
Авель кивнул Вано, чтобы он шел к выходу.
Никто за ними не следил. Они побежали на Чадровую и за ночь разобрали печатную машину и станок, уложили детали и шрифты в ящики. Не хватило досок на крышки. Когда рассвело, Авель побежал на лесную пристань, купил досок, нашел плотника,
— Подожди меня здесь, — сказал Авель, — я съезжу за деньгами. О чем ты задумался? Устал? Давай перекурим, передохнем.
Плотное, круглое лицо Вано словно окаменело.
— Что? — спросил он.
— Устал?
— Нет… Говоришь, Датико велел, чтобы я сразу уехал?
— Да
— И обо мне позаботился. Сколько мы с ним… Я кручу колесо — он листы накладывает, я накладываю — он крутит. Печать он лучше меня знал, а набирал медленнее. Откуда я мог знать, что он Ладо Кецховели. Для меня он все равно останется Датико. Вернусь в Тифлис, поеду в деревню к матери. Датико у меня спрашивал про нее. Я рассказывал. Он говорил: увидишь, от меня привет передай.
— Ты же наборщик, мастеровой. Что ты будешь делать в деревне?
— Мать одна, побуду с ней немного, потом видно будет.
— Все же не надо было ему называть себя.
— И-и, — протянул Вано, — откуда мы с тобой знаем, как надо и как не надо. Он сидит, а мы с тобой благодаря ему гуляем. Ты так не сделаешь, я так не сделаю, а он сделал. Потому что мы — это мы, а он — это он. Но ты ведь тоже туда пришел. Зачем?
— Узнал, что вы там.
— Вместе быть захотел? Это хорошо. Для дела плохо, а по-человечески хорошо. Только… Только ты хотел: если нам плохо, чтобы тебе тоже стало плохо. А Датико думает — пусть мне одному будет плохо, а всем моим товарищам хорошо.
Авель никогда не слышал от молчаливого Вано таких долгих рассуждений.
— Ладо хотел спасти Виктора Бакрадзе.
— Какого Виктора? — спросил Вано.
— Помощника машиниста, двоюродного брата Дмитрия. Он шрифт нам возил, литературу у себя прятал.
— Не знаю такого. Он революционер?
— Нет еще, просто Ладо помогал, любил его.
— Видишь? — сказал Вано. — А ты говоришь: не надо было, не надо было. Виктор не понимал, что делает, а Датико все понимал. Разве мог Датико его бросить? Дело — это рука, работа. Сломаешь руку — плохо, работать не будет, но главное все-таки не рука, а человек. Я так думаю. И ты увидишь — завтра все рабочие о поступке Датико узнают, все будут говорить: вот человек! Ты знаешь, как бывает, одному говорите: так надо жить, так делать — он верит, а другому говорите — не верит. А теперь кто не верил, подумает — они правы, им надо верить! Датико в одну минуту больше сделал, чем ты и я за два года.
Он умолк.
— Я пойду, Вано, надо торопиться.
— Ты скоро вернешься?
— Скоро. А что?
— Так. Не хочется одному быть.
Авелю повезло. Ему вскоре попался на улице фаэтон.
— Гони в Баилов! — крикнул Авель, прыгнув на подножку.
Красин спал. Авель постучал в дверь спальни, не услышал ответа и толкнул дверь. Спальня была хорошо и со вкусом обставлена, как и вся квартира главного инженера «Электросилы». На полу у постели валялась книга.
— Леонид Борисович!
Красин открыл глаза.
— Енукидзе? Что случилось?
— Арестован Кецховели, он сказал, чтобы мы спрятали типографию, нужны деньги, рублей пятьдесят.
— Поднимите, пожалуйста, шторы. Когда Авель повернулся, Красин уже надел халат и сунул ноги в ковровые татарские бабуши.
— Садитесь, рассказывайте. Нет, лучше отвечайте на вопросы. Когда арестовали Владимира Захарьевича?
— Вечером.
— Где?
— На нашей квартире.
— Что нашли при нем?
— Не знаю.