Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели
Шрифт:
— Вы понимаете? — шепотом спросила Маруся, когда известный, любимый молодежью поэт и драматург Старицкий по-украински читал стихи.
— Да.
Старицкий поднял руки, останавливая аплодисменты, и без того приглушенные, похожие на шелест бумаги, и прочел:
И день иде, и нич иде…
— Шевченко, — прошептала Маруся.
И голову склонивши в руки,
Дивуешься, чому не йде
Апостол правди
Зал загудел. На сцене появился распорядитель.
— Господа, прошу вас, умоляю… На сцену выходили хористы.
— Как это позорно, — сказала Маруся, — как это унизительно! Почему люди должны бояться говорить на своем языке, читать громко стихи своих поэтов!
— Это не будет продолжаться вечно, это кончится, — уверенно сказал Ладо.
Она улыбнулась и прижалась плечом к нему. Концерт все-таки был сорван, хор запел песню карпатских крестьян:
Гей, не будет нам,
горянам,
Уже светлой воли,
Гей, нас погонят с гор
в долину
С цепями на шее…
Раздались громкие, не сдерживаемые больше хлопки. На сцене рядом с Лысенко — статным, одетым во фрак, появился полицейский пристав.
— Текст дозволен цензурой! — громко сказал Лысенко.
— Долой! — закричал Ладо. — Долой полицию!
Маша толкнула его.
— Вы с ума сошли! Замолчите.
В зале зажегся свет, открылись двери, и в дверях выросли полицейские.
Ладо и Маша молча вышли на улицу.
— У нас почти нет семьи, — сказал он, — в которой не знали бы наизусть многие главы поэмы Руставели. Когда девушку выдают замуж, самое ценное в ее приданом — книга. Если семья зажиточная — несколько книг и обязательно «Витязь в тигровой шкуре». А в XVIII веке Руставели был запрещен, по распоряжению главы нашей церкви Антония печатные экземпляры поэмы утопили в Куре…
Он закашлялся.
— Неужели у вас нет теплого пальто? — спросила Маша.
— Мне не холодно. Я привык.
— Не думала, что вы такой неосторожный. Кричали так, что я чуть не оглохла, а пристав даже вздрогнул.
Через три дня его вызвал помощник инспектора Козловский.
— Изволили жаловаться, господин Кецховели?
— Не понимаю.
— Приходила в семинарию некая девица, назвавшая себя вашей родственницей, и очень возмущалась тем, что наши семинаристы, а именно вы, плохо одеты и могут зимой простудиться, заболеть и даже умереть. Есть у вас в Киеве родственники?
— Нет, господин Козловский.
— Кто же была сия экзальтированная гимназистка?
— Она не назвала себя?
— Не успел спросить. Она изволила убежать, кипя негодованием.
— Я догадываюсь, кто был у вас. Случайно, проездом, в Киеве была один день моя родственница, и она спрашивала,
— У вас есть родственники не грузины?
— Да. Она дочь моего двоюродного дяди, который женат на русской. Двоюродный дядя — епископ, она приезжала с ним.
— Епископ? Гм… Так вы не жаловались?
— Нет, господин Козловский. Моя троюродная сестра такая, знаете… Она очень боится холода. Моему отцу она тоже, бывало, говорила летом: ваш Ладо очень легко одет. Представляете, июльская жара, а она…
— Можете идти.
К вечеру у Ладо заболело горло и поднялась температура. А он собирался с Марусей на оперный спектакль. Он постучал в дверь дома, в котором еще ни разу не был. Дверь открыла сама Маруся.
— Я заболел, вам придется пойти одной.
— Не стойте на ветру! Заходите!
— У меня ангина.
— Входите скорее! — Она втащила его в прихожую. — Тетя вас вылечит.
— Я еще хотел сказать, что знаю про вас. Вы были у нашего инспектора…
— Ни у кого я не была!
Она тронула пальцем его лоб.
— Как утюг, обжечься можно. Тетя Маня! Мамы нет дома, не бойтесь.
Из кресла поднялась высокая, худощавая женщина с седой головой. Она зорко посмотрела на Ладо добрыми черными глазами и протянула руку.
— Мария Филипповна Манковская.
— Тетечка, у Володи ангина. Полечи его скорее. У него жар.
Ладо принялся извиняться, но Мария Филипповна улыбнулась.
— Посидите, я сейчас приготовлю полосканье. Маруся спросила, понизив голос:
— Дадут они вам новое пальто? Ладо покачал головой.
— Разве у них нет средств для помощи?
— Я от них ничего не возьму.
— Я дам вам мой шарф.
Ангина прошла, и Ладо снова встречал Марусю иа углу, а она спрашивала:
— Теперь вы не мерзнете?
И поправляла вязаный шарф на его шее. Наступила весна, но он все равно носил шарф до тех пор, пока Маруся не сказала:
— Володя, это не орден подвязки.
Он снял и протянул ей шарф. Она вспыхнула.
— Неужели вы не поняли, что я подарила его вам?
Маруся почему-то стала очень обидчивой.
— Простите меня, — сказал Ладо, — я нечаянно, не подумал.
Он пристально посмотрел на нее. Она тряхнула головой и отвернулась.
Он пытался создать кружок в семинарии, но из этого ничего не получилось. Семинаристы-грузины, исключенные вместе с ним в Тифлисе, боялись рисковать, хотели закончить семинарию, а большинство местных сторонились, мало доверяли товарищам — очень уж много развелось в семинарии фискалов. Через ребят-грузин, учившихся в университете, Ладо удалось попасть в студенческий нелегальный кружок. Его предупредили, что во избежание провала решено число членов кружка особо не расширять, поэтому не надо приводить новых людей. Несколько раз дни собраний кружка совпадали с концертами, на которые звала его Маруся, и он отказывался пойти с ней, ссылаясь на занятость, Может быть, это ее и обижало.