Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели
Шрифт:
— Эй, вы, — спросил Лунич у рабочих, — куда парикмахерская делась?
Старик-каменщик выпрямился и, медленно подбирая русские слова, ответил:
— Нету. Болше нету. Хозяин на веревка себя повесил. Знаком был?
Лунич зашагал обратно. Задергалось веко. Нехватало еще пожалеть о смерти какого-то парикмахера! Не от угрызений же совести он повесился, скорее всего, с перепугу. Лунич засвистел траурный марш Шопена. Все прах, все тлен, все вращение жерновов жизни, неумолимых и равнодушных.
Будь Кецховели жив, Лунич, махнув на все рукой, снова, и не в пьяном виде, поехал
Лунич круто остановился и посмотрел вокруг себя ничего не видящими глазами. Неужели это правда, неужели одни и живут мертво, а другие, как Кецховели, даже погибая, не уходят из жизни?
Мысли его теперь были какие-то туманные. Он вяло подумал: а что если поехать к Амалии? Не для ч того, чтобы вернуться к прошлому. К Амалии надо прийти с другим, нужно забыть о мужском достоинстве, вообще забыть о себе и сказать, что он во всем виноват, он, и один он.
Остановив фаэтон, Лунич поехал на Лермонтовскую.
Дом Амалии был заперт.
Лунич позвонил к соседям. Не знают ли они?.. Оказалось, что княгиня уехала в деревню в имение мужа.
Он вернулся домой рано, к перепугу Гришки, у которого в гостях оказалась молодая баба, по-деревенски повязанная платком.
— Родня, — соврал Гришка, — из Расеи приехала, место прислуги ищет.
— И уходить ей сейчас не хочется, верно? — спросил Лунич.
— Так точно, ваше-родие.
— Что ж, пусть побудет.
Вот уж не знал он, что его денщик умеет так хорошо улыбаться.
— Вам письмо. Под дверь подбросили, без штемпеля, — сказал Гришка.
Лунич переоделся, присел у окна в кресло и стал рассматривать конверт.
«Г-ну Луничу». Печатные буквы. Или безграмотен, или не хочет показать почерка. Он вскрыл конверт. Снова азбука Морзе. Взяв карандаш, Лунич расшифровал анонимку. Автор предлагал весьма ценные сведения, которые невозможно изложить в письменном виде. По причине исключительного доверия к господину Луничу хочет встретиться с ним, но без свидетелей, ибо остерегается огласки. Дабы не привлечь к себе внимания, господин Лунич должен быть в статском. Место свидания — за поселком Нахаловка, возле рощи. У автора сих строк будет в руках букет. Время — в понедельник, от 6 до 7 часов вечера. В случае отсутствия доверия со стороны господина Лунича автор вынужден будет адресоваться непосредственно к господину Ковалевскому.
Лунич отбросил письмо и задумался. Кого еще хочет предать «автор сих строк»? Или надеется сторговаться, договориться о постоянной службе? На ловушку не похоже, революционеры совершают террористические акты с шумом, с широкой оглаской, где-нибудь на главном проспекте. И эта просьба, чтобы Лунич был в статском. Осведомитель явно боится своих. Пойти, но предварительно выслать на место филеров? Еще испугаешь осведомителя. Надо пойти, и пойти одному. Никто не успеет помешать Луничу выхватить револьвер и… Впрочем, пусть жизнь сама распорядится без его участия и вмешательства. Пустота, пустота! Какое совпадение: и история с Амалией, и случай с парикмахером, и служебные неприятности. Может
Лунич написал письмо отцу и лег спать. Утром в управление принесли разбросанные по городу листовки, в которых говорилось об убийстве Кецховели. Лунич не стал их читать. После службы, \ переодевшись дома, он поехал на фаэтоне в Нахаловку. Фаэтон был здесь в диковинку, за ним бежали дети.
— Дальше дороги нет, господин, — сказал кучер, когда они добрались по ухабам до последних лачуг, — и так чуть рессоры не поломал.
Лунич пошел пешком.
— Подождешь меня здесь, час примерно.
Возле рощи никого не было видно. Лунич поднялся по склону, посмотрел на город, затянутый пыльной пеленой, и зашагал обратно, досадуя, что зря потратил время.
Из-за кустов появился парень с букетом бессмертника в руках. Одно плечо у него было чуть выше другого, острый подбородок упирался в грудь, въедливые глаза впились в Лунича.
— Сюда, господин ротмистр, — громко позвал он. Лунич, быстро переворошив в памяти случайных знакомых, припомнил горбуна, которому он в прошлом году дал тумака в Александровском саду. Видимо, уже тогда осведомитель искал с ним встречи.
Так вот кто был тайным врагом Кецховели! Лунич подошел ближе.
Горбун беспокойно осмотрелся.
— Тут пастухи ходят, господин ротмистр, — сказал он, — а мне не с руки, чтобы меня видели, я ведь приметный. Зайдемте за ежевику.
Он пошел вперед, Лунич за ним. Не успел он сделать несколько шагов, как на него набросилось несколько человек. Двое схватили за руки, кто-то вытянул из брючного кармана револьвер. Они возились, мешая друг другу, и старались повалить его на землю.
— Быстрее! Быстрее! — говорил кто-то. Лунич узнал голос горбуна.
Лунич не сопротивлялся, он был, как во сне, когда хочешь рвануться, высвободиться, но руки и. ноги тебя не слушаются. Его повалили, связали ремнем руки за спиной, потом, немного поспорив, связали ноги. Вместе с горбуном их было четверо. Все, кроме него, держали в руках револьверы.
— Не тяни, Темур, читай, — сказал кто-то.
Горбун достал из нагрудного кармана листок бумаги, развернул его и стал читать приговор. Лунич не слушал. Он уже все понял.
Наступило молчание. Лунич посмотрел на тех четверых, что стояли над ним. Двое были одеты получше, и в их глазах нельзя было прочитать ничего, кроме спокойной решимости. Двое других старались не смотреть на него. В таком акте они, по-видимому, участвовали впервые. Заставив себя усмехнуться, он произнес:
— Поставьте меня. Я не хочу умирать лежа.
Они приподняли его, один распустил ремень, которым были связаны ноги, другой надел на голову Лунича шляпу.
Горбун скрипнул зубами.
— Приготовились!
Лунич посмотрел ему в глаза.
— Можно вас на два слова, господин Темур? Подойдите ближе.
Горбун сделал шаг вперед.
— На ваших письмах, — громко сказал Лунич, — сохранились отпечатки пальцев. Надеюсь, вам понятно, что это значит?
— Врешь, жандармская шкура! — крикнул горбун. Отскочив, он скомандовал: — Стреляйте!