Выстрел в Опере
Шрифт:
— отрепетированным финальным жестом певица выбросила вперед страстную руку.
Портьеры на окнах загорелись, огонь взметнулся над ними, как огромный пласт ткани.
Пламя подалось к наполненным книгами полкам дивана. Неизвестно откуда материализовавшийся Мир бросился на огонь, сорвал пылающие занавеси вместе с карнизом. Ошалевшая, круглоглазая Маша смотрела, как само тело (мертвое тело!) Мира убивает шипящее пламя. Он прошел сквозь него.
Комната наполнилась удушливым чадом. Даша Чуб в ужасе взирала на свою правую руку. На потолке образовался черный полукруг.
— Это
Он скакнул к Даше.
— Тебе мало меня? Ты чуть не убила ее! — Красавицкий размашисто ударил звезду по лицу.
— А че я-то? — всхлипнула та, даже не пытаясь ответить на обидный удар.
Защитник «чуть не убитой» без церемоний схватил Дашу за руку и вынудил ее руку «сдаться» — подняться вверх.
Широкий рукав узорного халата опал.
На запястье Землепотрясной болтался браслет амазонок.
— Браслет! — ахнула Ковалева.
— Ты думаешь… думаешь, это браслет? — простучала зубами певица.
— На нем изображена четырехструнная Лира, — осведомил их Мирослав. — Четыре струны символизируют четыре стихии: огонь, воду, землю и воздух. О чем тут думать?
— Четыре земные стихии — четыре слуги ведьм! — Ковалева сползла с дивана.
Певица отобрала руку у Мира, опасливо и осторожно сняла с нее широкий браслет и посмотрела на свою коктебельскую находку с сомнением и обидой.
— Так это я, что ли, всех подожгла? — жалобно хлюпнула зажигательная сверх всякой меры звезда кабаре «Лиловая мышь».
— Браслет был на тебе, когда ты пела на сцене? — спросила Маша.
— Ну да… я вообще его почти никогда не снимаю. Выходит, я поднимаю руку, говорю «гори, гори» — и огонь меня слушается?
— Огонь, вода, воздух, — со значением перечислила Ковалева. — Помнишь, когда ты выстрелила в Муравьева, поднялся жуткий ветер? Ветер поднял с земли весь снег, снег спрятал тебя от солдат Муравьева…
— И когда мы ехали из Коктебеля домой, — приплюсовала певица, — мне казалось, ветер заигрывает со мной. Он так и ластился ко мне — как живой. Ой! — вылупила глаза она. — Когда я была в той пещере… В Карадаге! Когда я нашла там браслет, — Чуб интенсивно тряхнула находкой, — и увидела, что на нем Лира, я сказала: «Провалиться мне на этом месте». И провалилась!
— Земля послушалась тебя!
— Землепотрясно! — сказала Землепотрясная. — Земля. Воздух. Вода. Дождь! Дождь тоже! — закричала она. — Я хотела, чтобы пошел дождь. Чтоб в кабаре пришло меньше людей. Чтоб Митя мог попасть туда. И дождь пошел! И Митя пришел из-за дождя. Он сам сказал. А Ольга увидела браслет у меня на руке.
— «В руках ваших огромная сила», — проскандировала Ковалева. — Потому она говорила с тобой так уважительно.
Высвободив «огромную силу» из Дашиных рук, Маша недружелюбно поприветствовала взором амазонку, оседлавшую крылатого коня с драконьим лицом.
Огненный змей — огонь. Крылья — воздух. Крылья — ведьмы… «Амазонки стали птицами». Маша подняла глаза — над головой висела люстра-модерн с бронзовым разлетом крыльев.
Амазонки — ведьмы — «Венеры в мехах» — Модерн — Новый Матриархат…
Дашу
— А я тебе сразу сказала, Ольга мне практически прямо сказала, будет матриархат или нет, зависит от меня. От одной меня! — (Чуб могла сотрясти землю в прямом смысле этого слова!) — От того, кто коснется Лиры, моей Лиры, вот этой! Я сто раз говорила: это я! Я — революция! Ну, у меня и интуиция! Ну, я устрою вам революцию….
Историк смотрела на неизвестные письмена, окружившие выбитую на браслете четырехструнную бестию.
Она не знала, что там написано.
Но ей вдруг померещилось страшное.
Как все нереализованные мечты Даши Чуб врываются в мир. Привиделась амазонка с наганом на бедре, в папахе набекрень.
— Я все могу! Я сама отделю Украину! Они узнают еще, в чем женская сила! Украина всегда была склонна к матриархату. Всегда! И здорово, что мое кабаре к черту сгорело. А я еще покупать его собиралась… Думала, бабки ж есть, буду, как раньше, певицей и арт-директором клуба в одном лице, может, и намучу что-нибудь. И Катя говорила, это выгодная покупка. Но Катя теперь никто. А я — все! И Ахматова — никто. Помнишь, что мы предсказали мне на Рождество? «Если поднимешь чужую вещь, в милицию ее сдавай, а за пазуху не прячь, ведьма-Аннушка!» Это о ней! Я и есть — милиция! Я добуду вторую Лиру с помощью первой. И тогда….
Маша, судорожно старавшаяся отделить свои страхи от Дашиных возможностей, помертвела.
— Только не это… Боже тебя сохрани приближаться кахматовской Лире!
— Почему это? — возмущенно вспучила губу Даша Чуб. — Ты считаешь, Ахматова чем-то лучше меня?
— Не лучше, — парировала подруга. — Ты будешь не лучше Ахматовой! Потому что у хозяев семиструнной Лиры есть лишь два варианта: убить или умереть. И ты бы убила!
— Думаешь?
Как ни странно, Машина реплика подействовала на Чуб отрезвляюще. Подумав, та неохотно кивнула:
— А знаешь, убила бы. Не умирать же самой… И Катя убила б. Бизнес — это тоже, в своем роде, числовая гармония бабок. И, не дай бог, Лиру взяла б в руки ты…
— Я не стала б никого убивать. — Ковалева опустошенно отвернулась к окну.
Решение улеглось:
«Я сделаю это. И это тоже. Я просто сделаю».
— Конечно, нет, — полностью согласилась с ней Землепотрясная Даша. — Посмотри на себя. Ты ж типичная жертва! Вот просто на блюдечке с голубой каемочкой! Ты бы погибла на счет «три». Ты бы придумала, ради чего. У каждого ж своя жара. Помнишь такую песню? «Мы рождены, чтоб бред свой сделать былью»!
— Она еще не написана, — машинально просветила напарницу Маша.
— Че ты сказала? — спросила Чуб, отбирая у подруги браслет и возвращая его себе на предплечье. — А ты правильно мыслишь. Ее написали после Октябрьской. А теперь не напишут совсем.
«Не напишут совсем. Не напишут совсем», — отозвалось болью.
Ковалева помедлила, перебарывая приступ принятым решением.
— Однако вряд ли, — сказала она, — твой браслет пристроил тебя под колеса машины, а Катю под трамвай. Тут что-то другое. Или кто-то другой.