Выстрел в Опере
Шрифт:
— Здорово! — искренне похвалила Маша.
— А другим так не кажется, — вызывающе возразила ей авторица. — Я недавно в одной кофейне была. Знаешь, там поэты, художники всякие собираются… Так они меня на смех
— Что, так и сказали? — усомнилась историчка.
— Ну, другими словам. Какая разница? — окрысилась Чуб.
Ковалева вздохнула.
Последнее время Инфернальная Изида пребывала в бурчащем унынии, близком к революционной депрессии.
Небезызвестная стычка с Екатериной Михайловной, г-жой Дображанской, как-то незаметно и понемножку переросла в сомнения, усугубленные успехами «порядочной» в свете и на любовном поприще.
— Но что тебе до их слов? Ты же певица. Ты — звезда, — сказала Маша.
— Нет, — уведомила ее Даша Чуб. — Я — тоже отстой. Такая, как Катя, со мной и на улице не поздоровается, не то что там в гости позвать. Хотя, кажись, мы с ней не чужие.
— Может, она тебя еще позовет, — слукавила Катина «кузина» Машеточка.
— Ага. — Певица поставила кошку на пол. — Как-нибудь в другой раз, в другой жизни. Вот тебя она все время зовет. Потому что ты — порядочная!
— Какая порядочная? — поспешила предотвратить конфликт Ковалева. — Я ребенка без мужа жду. И Катю с тех самых пор больше не видела. И она тогда просто не могла тебя позвать… там был Митя! А он знает, кто ты.
— Девица с социального дна! — самоуничижительно аттестовалась звезда кабаре. — Мы теперь из разных слоев общества. Кто она, а кто я?! Певичка!
— Но ты и правда певица. К тому же слишком известная. К тому же Митя тебя знает и отлично помнит. Как Катя могла ему объяснить свое знакомство с…
— С публичной девкой! — угрюмо усугубила Чуб. — С бедным, невежественным созданием, которое показывает свои убогие ноги. Думаешь, я не понимаю, что у меня с ним и без Кати б ничего не срослось? Потому что он считает меня грязной, мерзкой. И не только он. Мне каждый день через мадам Шленскую всякие гадости передают. Все секс предлагают. И никто никогда не предложит мне ничего другого. Скажешь, нет?
Маша не нашла, что сказать.
Я же скажу.
Невзирая на то, что слава Инфернальной Изиды ничуть не померкла, а только разрослась вширь, и поглазеть на ее голые ноги инкогнито приезжал сам генерал-губернатор, и в газетах писали, что босоногая Айседора Дункан, отплясывающая в полупрозрачном хитоне, «меркнет в сравнении», и звезде уже предлагали ангажемент в Москве и Санкт-Петербурге, постепенно до Даши дошло: здесь, в начале XX века (в Киеве ли, Москве, Петербурге), она может стать сексуальной революцией, Новым Матриархатом, «мессией», но кем бы она здесь ни стала, она останется — падшей. Одной из тех, кого офицеры, студенты и фрачники издавна целуют и соблазняют на пари… Ибо в том, чтоб обесчестить такую, как она, нет бесчестия для человека чести!
А закон о равенстве и братстве между обесчестившим мужчиной и обесчещенной женщиной, принятый большевиками, по причине отсутствия оных принят не будет — во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем.
— Понимаешь, какая фигня получилась, —
— Понимаю, — сказала Маша. — Добро — это зло.
— С одной стороны, — развивала Чуб Машину мысль, — дама, которая нарушает закон, привлекает внимание, с другой — оказывается вне закона. Но это тоже фигня. — Певица зашагала по комнате. — Для суперстар закон никогда не был писан. Просто здесь эстрадные певцы не то, что у нас. Они — не настоящие звезды! Не властители душ. Никто из эстрадников тут даже не выступает на большой сцене с сольным концертом, все по кабакам. Мы, певцы и танцоры, — третий сорт! Я и в нашем времени была третий сорт — певицей из клуба. И здесь ею осталась.
— Неправда, как раз в 1911 году Мата Хари ангажировал на зимний сезон театр La Scala — это очень престижно.
— Ты в газетах прочла? — ревниво спросила певица.
— Я и раньше знала.
— Все равно! — уперлась рогами звезда. — И она, и Айседора Дункан стали легендами только потому, что удачно умерли! Верь мне, я в шоу-бизнесе шарю. Не умри они с шиком, ни хрена б ты о них не знала, поверь. Дункан сказала: «Прощайте, я отправляюсь к славе», села в авто и была задушена собственным шарфом, который в колеса попал. Мата Хари расстреляли как шпионку. А перед расстрелом она послала воздушный поцелуй солдатам и сказала: «Мальчики, я готова». Красиво? Красиво. А че им еще оставалось? Это Федор Шаляпин мог позволить себе умереть в семьдесят лет от тупой лейкемии. Он — лучший голос мира! Ахматова могла… Вот если бы я была оперной дивой. Или драматической актрисой. Или поэтессой.
— Так ты поэтому в ту кофейню пошла, — смекнула Маша. — Я и не знала, что ты пишешь стихи.
— Помнишь, — воспряла духом певица, — что моя мама рассказывала? В Прошлом поэтам поклонялись, как у нас эстрадным звездам! Когда на сцену выходил Северянин, купчихи срывали с себя золотые браслеты и бросали к его ногам. Я уже и псевдоним себе поэтический выдумывать начала. Изида Пуфик — не подходит. Изида Канапе — тоже не очень. Может, Изида Альков? Тут нужно что-то такое постельно-эротическое. Шерон Стоун? Изида Секс? Изида Трах?
— Лучше русская фамилия, — тактично сказала Маша.
— Изида Сексуальная? Изида Сексульянова? Хочешь, я тебе еще один стишок прочитаю?
Землепотрясная вышла на середину комнаты и приняла манерно-сексуальную позу.
— Моя любовь к тебе покончила с собой! — прочла она с подвыванием.
Первая строчка Маше понравилась, и она приготовилась слушать дальше. Но оказалось, слушать больше нечего.
— Дальше пока не получается, — скуксилась Чуб. — Но у меня есть еще один вариант: «Моя любовь к тебе устала умирать». Как, по-твоему, что лучше: умирать или покончить с собой?
— Можно начать с одной строчки первую строфу, а со второй вторую, — предложила подруга.
— Ой, какая ты умная! — возликовала звезда. — Я б не додумалась. Обязательно б одну потеряла. Ну, тебе в принципе нравится?
— Да. А когда ты напишешь все остальное? — опасливо осведомилась Маша.
Дашин нос несказанно расстроился.
— А ты раньше никогда не писала стихи? — догадалась Ковалева.
— Писала, — призналась та, предварительно сморщив расстроенный нос. — В тринадцать лет, про всяких там принцев. А в нормальном возрасте только одно.