Выстрел в Опере
Шрифт:
Так мальчик, мечтающий о путешествиях, внимает рассказам о далекой, загадочной Африке! Так модница жадно читает о недоступной ей Высокой моде Парижа.
Но Маша не любила моду, не хотела в Париж. Ее влекла иная страна, существующая только на старых картах — 1800, 1902, 1913 годов. Страна, о загадках и модах которой рассказывали ей боевые шрамы старых вещей.
Потому-то с дивным для нее высокомерным презрением Маша морщилась на вещи, подделывающиеся под старину — они мнились ей самозванцами, лгунами, сидящими в трактирах с бутылкой
Однако, побывав собственной рыжей персоной в стране Прекрасного Прошлого, Маша сложила свою любовь воедино и приравняла к умопомрачительно простому ответу:
«Я хотела жить там. Я всегда хотела жить там. Не здесь…»
Оттого, стоило рыжей Изиде мяукнуть про новый вояж в ХГХ век, Маша мгновенно забыла про суды и экзамены, свое интересное положение и крайне неблагоприятное положенье вещей — в общем и целом.
— Но, — постаралась вернуть себя в реальность она, — я не могу. У нас и так мало времени.
И вдруг вспомнила о казавшейся раньше неважной особенности путешествий в минувшее.
Оно не займет много времени.
Точнее — не займет никакого времени!
Можно уйти в Прошлое в 12.00 текущего дня и прожить там хоть сутки (Хоть год! Хоть двадцать пять лет!) — ты все равно вернешься обратно ровно в 12.00. Максимум в 12.15.
— Нужно будет засечь… — сказала Маша под нос. — Пуфик, ты — гениальная кошка! В любом случае, если я буду сидеть тут и думать, это займет куда больше времени. Короче, даже если мне нужно просто посидеть и подумать, логичней идти и думать туда… Там я могу думать сколько угодно! Время ж все равно останавливается!
Гениальная кошка лениво понюхала прозвучавший в ее честь комплимент и, сочтя его несъедобным, завалилась спать на Машины фото.
Маша метнулась к Кылыниному тайнику, рванула шкаф-дверцу.
— Так… — Ее щеки окатило румянцем. — Что у нас носили в 1894? Турнюры уже вышли из моды. Модерн позже… Нужна шубка и шапочка… — (Прошлый раз Маша оказалась в Прошлом осенней зимой 1884 года, в одном платье и шелковых туфельках — и грела ее только любовь!). — Прекрасно!
Скрупулезность «Девы»-Кылыны не в первый раз сослужила им добрую службу — вся одежда была помечена бирками с указанием сезона и года.
— Маша, я что-то не понял. — Мир удивленно изучил внезапную Машу — возбужденно-счастливую, нетерпеливо подпрыгивающую. — Ты куда собираешься? На карнавал? — воззрился он на содержимое шкафа.
— Тут есть и мужские вещи.
К полосатому «пиджаку Остапа Бендера» прижималось мужское пальто с бобровым воротником.
— Мир, иди сюда. Подпрыгни! — потребовала Ковалева. — Там на антресолях, в шляпных картонках, наверняка есть цилиндр. Ага, вот шуба! А ботики? — Согнувшись, она полезла под вешалку, но вернулась с половины пути. — Ой! Ключ! Нужен ключ от гостиницы «Националь».
— Первый ряд. Двадцать седьмой крюк сверху. — Белладонна, вылизывающая языком свою белую шкурку, оторвалась от сего
— Мир, беги в коридор, — послала Красавицкого Маша. — Там шкаф, в нем много ключей.
Влюбленный и недоуменный, Мир послушно направился в указанном ему направлении и нашел шкаф с ведьмацкими метлами, шкаф с колдовскими банками-склянками и третий — от пола до четырехметрового потолка, заполненный тысячью тысяч ключей, висевших на тысяче тысяч крючков.
— Первый ряд, двадцать седьмой сверху, — закатив глаза, он начал считать. — Раз, два, три…
На двадцать седьмом ключе висел картонный брелок:
«Grand-Hotel National»
— Боже! Но этого не может быть.
— Тише, тише… — шикнула Маша. — Я ж тебя предупредила!
Но предупредительность спутницы не могла упредить здоровой реакции на невозможное.
Прибыв на такси к крещатицкому кинотеатру «Орбита», Маша (разряженная, вопреки лету и летам, в шубку с маленькой муфтой и круглую шапочку) подошла к относительно новой двери, вытащила из ридикюля большой ржавый замок, вставила в него дряхлый ключ, повернула, взглянула на часы, прошептала две фразы:
«Именем Отца моего велю: дай то, что мне должно знать — Анекдот!»
— вошла.
И последовавший за ней кавалер очутился в отделанном красным деревом, сверкающем бронзовыми лампами вестибюле дореволюционной гостиницы «National».
Машины глаза затанцевали по залу и сразу отыскали то (тех), кого ей должно познать. Бонна в темном плаще и непримечательной шляпке вела к двери двух маленьких девочек.
«Кто из них Анна?..»
Заезжая bonne исчезла за дверью.
Мир стоял столбом и смотрел бараном.
— Идем, идем, надевай скорее пальто… Там зима. Я же тебе говорила, — нетерпеливо пришпорила его Киевица.
— Какое пальто? — Во имя любви Мир с честью продефилировал по Крещатику XXI века в классическом сюртуке. Но надеть цилиндр конца XIX и пальто в начале июля он отказался наотрез.
— Пальто у тебя в руках!
Мир взглянул на свою руку с перекинутым через нее пальто. Тряхнул сложенным в «блин» цилиндром.
— Я думал, — оторопело сказал он, — после того, что со мною случилось, меня уже ничем нельзя удивить.
— После чего? — бурчливо спросила Маша, подталкивая кавалера к двери.
— После того, как я полюбил тебя.
— А-а-а…
Спускаясь по лестнице со второго гостиничного этажа, Маша прикрыла веки и старательно прочитала второе заклятье.
Войти в дом, внутри али на месте которого во веки веков жило его дореволюционное Прошлое, было половиною дела.
Теперь следовало выйти из него в прошлый век.
И кабы Маша знала о втором заклятии раньше, ее жизнь сложилась бы по-другому.