Выстрел в спину на Машуке. Заказное убийство Лермонтова
Шрифт:
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел – а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Пушкин прямо сказал, что для черни важна только её личная польза, а на Отечество наплевать. Добавим – для «велико» светской черни, ибо в России элитой и светом во все времена называли себя именно те, кто вылез из грязи и даже забравшись табели о рангах
И устами Поэта Пушкин говорил черни:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Лермонтов хорошо знал творчество Пушкина, а потому в стихотворении «Смерть поэта» незримо для не посвящённых использовал многие мотивы.
Конечно, он обратил внимание и на то, что в эпиграфе к стихотворению Пушкин написал: «Прочь, непосвященные».
Лермонтов назвал врагов Пушкина надменными потомками. И удар был рассчитан точно. Поднялись именно надменные потомки, именно они развернули борьбу с поэтом и проявили себя. Ведь Лермонтов никого не назвал пофамильно, ни одного имени не привёл. Так отчего же так возбудились?
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Вот здесь Столыпин, по словам Раевского, спровоцировал Лермонтова на ещё большую жёсткость в отношении надменных потомков… «Но есть и божий суд, наперсники разврата!»
Когда стихотворение Лермонтова дошло до Школы гвардейских подпрапорщиков, проходивший там обучение Павел Александрович Гвоздев (1815-1851), сверстник Лермонтова (он был всего на три месяца моложе Михаила Юрьевича) написал стихотворение, которое назвал:
«Ответ Лермонтову на его стихи «На смерть Пушкина».
Зачем порыв свой благородный
Ты им излил, младой поэт?
Взгляни, как этот мир холодный
Корою льдяною одет!
Напрасно звук души печальной,
Как эхо порванной струны,
Раздался в песне погребальной…
О нет, поэт, твоей страны
Сердца покрыты зимней вьюгой,
Их чувства холодны, как лёд,
Их души мёртвые в кольчуге,
Им недоступен твой полёт!..
Напрасно лирою печальной
Ты им воспел удел Творца:
Слезы не кануло прощальной
На гроб убитого певца –
Певца Кавказа, русской славы…
Им песнь твоя, как суд кровавый,
Для них она, как грозный меч;
Не мог ты в их душе презренной
Свободной истиной зажечь
Огонь высокий и священный.
Не понял их бездушный свет
Порыва благородной лести:
Их души алчные, поэт,
Горят в ......, низкой лести;
Твой стих свободного пера
Обидел гордое тщеславье,
И стая вран у ног царя,
Как милость, ждут твоё бесславье....
Но ты гордись, младой
Пред кознями их адской злобы:
Не расплести им твой венец…
Пускай отверзутся хоть гробы,
(…)Не ты ль сказал: «есть грозный суд!»
И этот суд – есть суд потомства,
Сей суд прочтёт их приговор,
И на листе, как вероломство,
Он впишет имя их в позор.
Это время настало в наши дни!
Стихотворение датировано 22 февраля 1837 года. В нём Гвоздев выразил мысли своих сокурсников – воспитанников школы подпрапорщиков.
Но русское, а точнее псевдорусское общество «велико»-светских червей было уже слишком больным, и этой болезнью поражены не только люди штатские, но и военные. Вскоре после того, как стихотворение распространилось по школе, и вышло за его пределы, Гвоздев был отчислен из Школы гвардейских подпрапорщиков и отправлен в действующую армию на Кавказ юнкером, несмотря на то, что ему покровительствовал великий князь Михаил Павлович, родной брат государя.
Официальной считалась такая причина. Один из преподавателей сделал юнкеру Гвоздеву замечание, за то, что тот не встал при его появлении, а продолжал читать книгу, «развалясь в кресле».
Гвоздев ответил, что в свободное время имеет права делать то, что ему по нраву.
Воспитатель был возмущён и грубо одёрнул юнкера. Тот, продолжая сидеть в кресле, ответил дерзостью и в конце концов, назвав воспитателя подлецом, демонстративно продолжил чтение. Дерзость была вызвана тем, что Гвоздев прекрасно понимал причины придирки воспитателя – воспитатель относился к тем, кто не только возмущался стихотворением в поддержку Лермонтова, но был-то далеко не патриотом, а лизоблюдом инородцев, коих в ту пору, увы, уже везде хватало.
Вышел скандал. Преподаватель пожаловался директору школы. Тот вызвал Гвоздева. Но Гвоздев поначалу не пожелал повиниться и всё отрицал. Тогда директор школы, который, видимо, побаивался лизоблюда-сплетника, стал уговаривать Гвоздева повиниться, просил признаться в содеянном только ему одному, «как отцу родному». Обещал сохранить признание в тайне и никаких мер не принимать. Гвоздев поверил. Рассказал правду о конфликте, но начальник школы, тут же забыв обещание, подал рапорт по команде с ходатайством о переводе юнкера с чином рядового на Кавказ. Так вчерашний юнкер оказался «за ослушание против начальства» в Навагинском пехотном полку, в последствии известном как 78-й пехотный Навагинский генерала Котляревского полк.
20 марта 1837 года Гвоздев написал стихотворение: «Я жертвой пал людей ничтожных».
Светская чернь не простила Михаилу Юрьевичу Лермонтову смелых его разоблачений и объявила на него охоту. И он погиб, якобы, на дуэли, хотя дуэль снова, как и на Чёрной речке, явилась удобным прикрытием убийства.
Узнав о гибели Лермонтова, Император Николай Первый с горечью сказал:
«Как жаль, что погиб тот, кто мог нам заменить Пушкина!».
Но в истории литературы, поскольку история литературы, как и история вообще, есть, говоря словами Льва Николаевича Толстого, «есть ложь, о которой договорились историки», осталась другая фраза: «Собаке, собачья смерть».