Выученные уроки
Шрифт:
Это странно. Они были почти нормальные. Я решаю попытаться открыть глаза, но это совершенно невозможно. Больно слишком уж хреново. А-а-а-а…
— Ты это слышал? — мамин голос тут же посерьезнел и встревожился. Я чувствую, что она возвышается надо мной, хоть и не вижу ее.
— Он что-то сказал? — папин голос рядом с ней. Они оба теперь стоят. Это странно, как я могу определить это только по тому, как они говорят, но это довольно круто.
И все равно, я немного удивлен, что я, оказывается, что-то сказал или издал какой-то звук. Я не собирался,
— Джейми? — голос мамы был тише, это почти шепот. Она кажется такой встревоженной, что я даже почти не злюсь, что она зовет меня Джейми. Я чувствую кончики ее пальцев на своем лице, и она проводит ими по моему носу, потом по щеке, под глазом. — Джеймс, милый, ты меня слышишь?
Я никогда не слышал ее такой раньше, во всяком случае, не со мной. Обычно она не такая нежная и мягкая, по крайней мере, не была с тех пор, как я подрос. Это довольно мило, и я жалею, что ей приходится так беспокоиться. Я хочу ей ответить, но мое горло слишком пересохло, и я не могу понять, как заставить губы двигаться.
— Он что-то сказал, — голос отца звучит почти как мамин — нервный и шепчущий, но с оттенком надежды.
Но все-таки, что нахер я сказал? Они-то что-то слышат.
— Джеймс, — мама, похоже, боится надеяться, но явно проваливается в этом.
Мне действительно жалко, что она так обо мне беспокоится, так что я борюсь со всей болью (и блядь нахер, ее много) и заставляю свой рот шевелиться.
— Шосчилось?
Это все, что я смог выдавить, но даже это было большим достижением. Моя голова аж загудела в ответ, и я мог бы закричать от боли, если бы мог заставить свой рот открыться.
— Он спросил, что случилось, — объяснил папа, в его голосе облегчение. Я впечатлен, что он понял мой изломанный вопрос, но он прав, это я и спрашивал. Так что — очко в пользу папы.
Пальцы мамы все еще на моей щеке, и она передвигает их, чтобы провести вдоль линии роста волос. Я знаю, она пытается быть нежной, но даже самое легкое прикосновение отдается жуткой болью, и я внутренне вздрагиваю, но уверен, что эта реакция не отражается на моем лице, потому что она не останавливается.
— Может, нам стоит позвать целителей? — предлагает папа, но я едва слышу его, потому что его голос так тих, и, когда мама отвечает, ее голос так же тих.
— Пока нет. Еще несколько минут побудем с ним наедине.
И тогда я чувствую на себе вторую ладонь, которая потяжелее, но она не трогает мою щеку или лоб, а ложится на мамину руку и оттягивает ее. Даже без сознания я чувствую изменение в воздухе. Я не знаю, должен ли разозлиться, расслабиться или испугаться. Я просто рад своей временной слепоте.
Я ничего не слышу несколько секунд, только учащенное дыхание. А потом я слышу такое, что в нормальных условиях заставило бы меня блевануть:
— Я скучаю по тебе, Джин, — звучит так тихо, что я еле слышу, но недостаточно тихо.
— Скучаешь?
Кто-то громко сглатывает (наверное, я — пытаюсь удержаться от рвоты).
— Каждый день.
Ох,
Твою мать!
Родители шокировано смотрят на меня, и у них уходит секунда, чтобы выйти из того, чем они там занимались. Они держатся за руки, но выпускают их, когда оба оборачиваются и бегут ко мне. Мама дерьмово выглядит, как будто она плакала часами, или не спала целыми днями, или и то, и другое.
Подождите.
Кажется, мои глаза открыты, раз уж я могу их видеть. Это значит, что я очнулся. Что значит, что… Где я, черт возьми?
— Ох, бля… Твою мать! — боль, господи, это больно.
— Ох, Джеймс, — мама выглядит так, будто сейчас снова расплачется. — Иди, позови целителя! — быстро сказала она папе, не отворачиваясь от меня. Он выбегает, и мама склоняется надо мной, проверяя что-то, понятия не имею что. — Ты в порядке? — задушено спрашивает она.
— Это нахер больно! — раздраженно сказал я, желая снова вернуться в слепоту, потому что, когда глаза открыты, боль увеличивается раз в десять. — Какого черта произошло? — мое горло пересохло, и слова звучат хрипло.
— Ты травмировался на тренировке. Бладжер ударил тебя по голове, а потом ты упал. О боже, я так испугалась…
Моя голова меня убивает, и я двигаю рукой, чтобы проверить, но обнаруживаю, что рука привязана. В раздражении я тяну ее, но мама меня останавливает, приподнимая другую мою руку. Эта не привязана, так что я приподнимаю ее и проверяю рану. Все, что я чувствую — это бинты, хотя и очень толстые бинты, которые явно обернуты вокруг всей моей головы. Это должно быть очень плохо.
— Кто меня ударил? — спросил я, нахмуриваясь в попытке вспомнить.
Мама как-то грустно мне улыбается.
— Эллиот. Это был несчастный случай.
Эллиот. Ха.
— Гребаный пидор, — дождись только, когда я выйду.
— Джеймс! — я смотрю на нее, удивляясь. Она что, серьезно собирается отчитать меня за мой язык, когда я полумертвый? Она не отчитывает, просто качает головой и немного выдыхает, явно давно затаив дыхание.
— Где я вообще? — спросил я, все еще раздраженный по большей части всей жизнью.
— Святой Мунго. Им пришлось доставить тебя сюда.
— Как долго я так лежал?
— Три дня, — тихо сказала она, и у меня появилось чувство, что, когда прошло три дня, люди начали сдаваться.
— Боже, где папа? Мне кое-что нужно, — я неудобно свернулся, но только для того, чтобы получить очередную порцию боли в моей голове. — Блять! — я закрыл глаза, но это не помогло.
— Папа здесь, — сказала мама, и я услышал шаги, снова входящие в комнату. Я открыл глаза и увидел, что она тянет его ко мне.
— Что нужно, дружище? — спросил он, и я с удивлением вижу, что даже он выглядит испуганным и в то же время расслабившимся.