Вьюга
Шрифт:
— Что ж, всегда теперь так будем питаться?
— Все во власти всевышнего! Как он определит.
— Аллах не определял тебе сухим чуреком питаться. Ты не батрак.
— Перестань, жена, конца нет твоему ворчанию!..
— И не будет, если хлебом сухим кормить намерен!
— Зачем сухим? Можно с водичкой, — заметил молла и ехидно посмотрел на жену.
— Хлеб с водой? Ты что, голодом хочешь меня заморить? — Дойдук сморщила лицо, стараясь, чтоб выступили слезы. — Я тогда лучше к отцу уйду!
— Ну и отправляйся, — сказал совершенно
Дойдук заревела по-настоящему:
— Значит, тебе все равно: уйду, не уйду? Молла называется: один хлеб с чаем!
— Хлеб с чаем — это уже не голод. Голод нам с тобой не грозит, элти, вон у стены мешки — пшеницы на целый год хватит!
— Что ты мне на мешки показываешь? Ты мне овечку откормленную покажи!
Молла Акым не ответил. Голодную Дойду к урезонить было невозможно. Поначалу он пытался было образумить жену, призывал ее потерпеть, доказывал, что все изменится, поскольку мир этот изменчив и неверен, но Дойду к требовала откормленную овечку.
— Если хочешь знать, — помолчав, сказал молла Акым, — сейчас даже хорошо быть бедняком — советская власть больше всего их уважает. Вон Горбуш-ага — как ему власти помогают! И начальство теперь все из бедняков.
— Тебя советская власть не возлюбит, не надейся! Хоть и есть нечего, а все равно молла! Ты лучше моего совета послушай. Иногда и жену послушать не грех!
— Конечно… Особенно такую разумную… — молла покашлял, чтоб скрыть усмешку.
— Давай к отцу переедем! Будешь там моллой, там никакой советской школы нет.
— Сегодня нет, завтра будет. Нет, моллой я больше не хочу. Сыт по горло.
— Да ведь нет там школы!.. Поучил бы пока ребятишек, запаслись бы кое-чем…
— Нет! Даже и не говори! Лучше я всю свою жизнь один хлеб есть буду!
Дойдук захныкала, вытирая слезы. Отец ее жил у самых песков, имел не одну отару, кувшины у него всегда полны были каурмой. А этот упрямец не хочет переезжать туда, хочет, чтоб жена с голоду померла.
— Не могу я на воде с хлебом… — не глядя на мужа, многозначительно прошептала элти. — Не хочешь переезжать, меняй тогда пшеницу на овцу. Меня на мясцо тянет… С кровинкой…
— Тянет? — молла обрадованно взглянул на жену. — На мясцо с кровинкой? Чего ж ты молчала? Сразу надо было сказать. С завтрашнего дня будет у тебя мясо! Но только смотри, чтоб сын!
— Откуда я знаю… — элти кокетливо потупилась.
Назавтра был базарный день, и к вечеру молла Акым уже разделывал у дверей овечку. Большой кувшин доверху наполнили каурмой. Впрочем, Дойдук недолго канителилась с ним.
Молла привел еще одну овечку. Потом еще одну. Элти и с этими управилась без задержки. Молла Акым все чаще с сомнением поглядывал на ее живот.
Наконец не выдержал:
— Элти, ты съела трех овец. Чего ж у тебя живот не растет? Неужели трех овец мало?
— Не потому… — Дойдук скорбно потупилась. — Что-то со мной случилось. Нутро стронулось.
Понял молла Акым, что обжора попросту обманула его. Он долго сидел
— Наказал меня аллах женой. — И ушел.
Глава тридцать третья
Из дома молла Акым вышел в расстроенных чувствах. Не зная, куда податься, он долго стоял задумавшись, разглядывая носки своих сапог. Очень его огорчило, что жена оказалась такой вероломной: прикинулась тяжелой лишь для того, чтоб сожрать трех овец. И в такое трудное время!.. А ведь есть у людей настоящие подруги жизни, опора в превратной судьбе. Достаток в доме — она делит его с тобой, обеднел — жена тебя утешает, боль твою душевную облегчить старается. А эта… Лишь бы брюхо набить! Отвари ей мужнину голову да подай на блюде, сожрет, не задумается…
Да, милосердный, много у тебя, оказывается, способов наказать неугодного тебе… И худшее из наказаний — когда предатель сидит у семейного твоего очага. Бежать от нее! Бежать куда глаза глядят! Последние запасы спустить заставила! Да в прежнее время сожри она хоть десяток овец, хоть лопни от баранины, он бы и не поморщился. А теперь? Всю пшеницу на этих овец перевел, скоро и хлеба в доме не будет. Бубнить начнет, что с голоду помирает!
Погруженный в свои думы, молла не заметил, как поравнялся с домом председателя. Подумал и решил зайти.
Председатель сельсовета был человек честный, прямой, но, как уже было сказано, выросший в батраках и не очень-то он умел управлять людьми, находить к ним подход.
Баев и молл он не любил и не таил своей ненависти к ним. Появление моллы Акыма не обрадовало председателя, скрывать этого он не собирался, но тем не менее гость есть гость, и председатель сельсовета указал ему на кошму:
— Проходите, молла Акым, садитесь. Чай будем пить.
Выпили чаю, как положено, потолковали о том о сем, потом председатель взглянул молле Акыму прямо в лицо и сказал:
— Я думал, вы пришли по делу, молла Акым. Говорите, а то мне время дорого.
Молла Акым закашлялся, заерзал на месте, и лицо его пошло красными пятнами.
— Ну, говорите! Говорите, в чем дело.
— Я слышал, что помощник ваш, который бумаги ведет, писарь… Что он малограмотный человек…
— Да, малограмотный. А я и вовсе неграмотный. Что с того?
— Люди говорят, что вы хотели бы заменить писаря, если найдется подходящий человек…
— Это правильно.
— Вот я и пришел…
— Вы собираетесь работать в сельсовете?!
— А что ж?.. Раз нет другой работы.
— Нет, молла Акым, это дело не пойдет. Писарем я вас не возьму. Я не смогу приложить палец под тем, что вы напишете. Ясно? — и председатель поднялся с места.
Теперь лицо моллы Акыма покраснело не пятнами, а сплошь, оно было как только что вынутая из кипящего масла хорошо прожаренная лепешка. Молла не помнил, как нашел дверь.
Жена председателя поглядела вслед гостю и укоризненно покачала головой: