Выявить и задержать...
Шрифт:
Он повертел в руке топор с налипшими на лезвие кусками глины, как будто собрался очищать его. Зародов отобрал у него топор, спросил:
— Куда подевались остальные?
Лесник махнул рукой на кусты, уходящие вниз от сторожки, по мшистым буграм.
— Им не уйти далеко. Буреломы, а за буреломами овраги. Разлились они страсть как! На лодке не переберешься, не то что вплавь. Так что рядом будут мотаться.
И торопливо уже, теребя бороду пальцами, заглядывая в глаза Зародову:
— Я же старый социал-революционер, Афанасий Власьевич. Ты знаешь это. Я же из РСДРП,
— Тем хуже, — ответил Зародов, отворачиваясь. — Значит, ты предал РСДРП.
Он приказал милиционерам посадить лесника под стражу в его контору, а сам повел отряд дальше по кустам ивняка, осыпанным каплями воды, как инеем. Уже пробивалась трава, и сапоги, сминая ее, оставляли глубокие следы. Глухо гудели кроны сосен от ветра, поднявшегося вдруг. Трепетали нежные сережки осин, гибко раскачивались ветви черемухи, усеянные робкими почками.
Один раз Зародов оглянулся на Колоколова, идущего рядом с ним, сказал обеспокоенно:
— Неужто сбегут? Как ты думаешь, Федор?
— По делу — некуда бежать, — ответил начальник волостной милиции, оглядываясь по сторонам. — Тут не разбежишься — овраги да кусты.
И правда, в версте от сторожки они наткнулись на толстого мужчину в драном френче, большеголового, с ушами, что лопухи, с чирьями на отвислых щеках. Подняв багровые пухлые ладони над головой, толстяк смотрел напряженно. Животный страх прятался в его узких сальных глазках. Стал кричать на весь лес, не отводя глаз от нагана в руке Зародова:
— Я здесь случайно, с голоду забрел! Уверяю вас!
— Еще один случайный, — даже плюнул от злости Колоколов. — Кто такой?
— В губкоже я служил бухгалтером, — признался уже тихо и уныло толстяк и опустил руки. — Кожи и корье гнали не в ту сторону... Готов за это нести наказание, только не с бандитами. Прошу отправить меня в город.
— Отправим, — пообещал Колоколов. — Эй, Вьюшкин, — обратился он тут к милиционеру, — отведи его в сторожку. Пусть пока посидит.
— Меня даже избивали бандиты! — вспомнив, закричал толстяк. — Нос разбили.
— Считай, что счастливо отделался, — ответил ему на это Зародов. Добавил: — Пока.
Это «пока» точно стукнуло бухгалтера из губкожи, громко ахнув, он пошел впереди Вьюшкина, бормоча себе под нос какие-то слова вроде молитвы.
Остальные миновали овраги, наполненные водой настолько, что хоть на лодке переплывай их, и на первой же опушке за ними увидели блондина с пшеничными усами, в поддевке, кожаных сапогах. Он держал на вытянутых руках карабин. Сказал, дружелюбно улыбаясь:
— Добровольная сдача, Афанасий Власьевич и Федор Кузьмич. Попрошу учесть. У Ефрема я — всего ничего. Служил в Красной Армии. Воевал на белопольском фронте. Лично разговаривал с Буденным...
— С Буденным! — заорал и вовсе взбеленившийся Зародов. — Ну и артисты. Один РСДРП, другой бухгалтер, а теперь буденновец... А где же убийцы и поджигатели? Говори, Ваганов!..
— Там они. Двое... Мышков и Срубов. Вон между осинами сиганули. А я остался. Мне с ними один каравай не есть.
— Суд все выяснит, — оборвал его злобно Зародов и побежал между этими
Горячий был председатель волисполкома в селе Никульском. Горячий и мечтательный. Очень хотелось ему, чтобы в волости до массовой запашки наступило спокойствие, чтобы пахари, выводя лошадей с плугами в поле, не оглядывались со страхом на лес. Оттого-то и бежал впереди всех, раздвигая кусты, прислушиваясь к звонкому пению птиц над головой.
Колоколов догнал его, успел только сказать: «Поосторожней бы надо, Афанасий. Может, ползком...»
— Ползком! — обернул к нему суровое лицо Зародов. — Это нам перед бандитами, да и ползком!
И тут разом грянули два выстрела. Зародов как споткнулся. Упал на левый бок, продвинулся еще немного к коричневому, как торф, муравейнику, точно собирался укрыться за ним. Колоколов сначала выстрелил в ответ, потом подполз к Зародову, перевернул его на спину.
— Верно ты мне советовал, — морща лицо с каплями пота на лбу, шепнул Зародов. — И вообще ты мудрый, Федор. Вот и будешь за меня председателем. Коль до Никульского не дотяну, передашь мои слова в уездный комитет партии.
— Ты подожди, Афанасий, — пробормотал Колоколов, разрывая на нем нижнюю рубаху, обматывая окровавленную грудь.
А вокруг со всех сторон захлопали по блиндажу выстрелы. Лес снова наполнился гулом. Тонкие стволы осинок вздрагивали. Потянулась между кустами кислая пороховая гарь, как дым, синева окутала густой лес.
— Да ты догоняй их, — вдруг зло выкрикнул Зародов, — а то уйдут!
Колоколов вскочил, побежал, пригибаясь. Совсем явственно показалось ему в узкой щели блиндажа чье-то лицо. Вскинув наган, выстрелил, и — точно пуля попала через окошечко в порох — в блиндаже прозвучал глухой взрыв. Наступила тишина. Кто-то, кажется, Горшков, заорал во все горло:
— Уж не бомба ли у них взорвалась?
Тогда Колоколов побежал через поляну, рядом с Квасовыми, размахивая наганом. И казалось, сейчас его легонько стукнет в грудь, он ткнется в темноту и никогда не узнает, отчего раздался взрыв. Но блиндаж молчал. Колоколов, а за ним Квасовы и Горшков спустились вниз. В тусклом свете, падающем через узенькое окошечко-бойницу, они увидели двоих. Один лежал возле бойницы, согнувшись, точно пряча что-то под животом. Воротник пальто встопорщил густые черные волосы. Второй сидел возле нар, сколоченных из расколотых пополам бревен, сжимая потемневший от крови бок локтем, — высокий, с поблескивающим черепом, с костлявым, отливающим синевой лицом. Он поднял голову, затравленно глядя на вошедших:
— Бомбу в вас надо было, господа большевики, а он под себя... Да и меня заодно...
— Вот где снова увиделись, господин Мышков, — проговорил Колоколов, вглядываясь в лицо говорившего. — Не гадал, что встретимся. Как это оказался здесь?
— Навестить свой дом. А дом отобрали...
— Папаша твой, господин Мышков, соборуется, а ты тут по лесу разгуливаешь.
— Дети учатся у родителей готовиться к смерти, — процедил ненавистно Мышков. — Вот я и готов.
Он стиснул зубы, голова гулко стукнулась о бревно. Боль выдавила глаза из орбит. Простонал тихо и со скрипом зубов.