Выживших нет
Шрифт:
Я лег на спину, думая, возможно ли это. Тридцать дней, выпавших из моей головы, все еще живой, лежащий в типи индейцев сиу, и за мной, по-видимому, всё это время заботливо ухаживали.
– Почему я здесь, тот, кто должен был умереть? – спросил я.
– Х'г-ун! Х'г-ун !– произнесла она нараспев. Это был крик, которым подбадривали себя отважные воины сиу. – Хмунка, хмунка, магическая сила причинять боль. Тахунса.
Это последнее
Я остался жив, потому что проявил большое мужество и могучую способность причинять вред. А еще потому, что мы были тахунса, кузенами. Мой разум все еще не работал достаточно ясно, но я смог понять, что бредятина Эда Гири, сказанная Тупому Ножу про то, что я великий вождь, была принята этими людьми. Я знал, что часто в их сражениях между племенами, воин противника, проявивший исключительную храбрость, был захвачен живым, его отвозили в вигвамы пленителей, оказывали ему всяческие почести и относились к нему не как к пленнику, а как к почётному гостю.
То, что со мной обращались подобным образом, было предположением. Но поскольку сиу, вопреки лжи белых, не пытают своих пленников и почти никогда не берут в плен взрослых белых мужчин, такой вывод не был нелогичным.
Сиу считали, что я принадлежу к их крови и сведущ в искусстве войны.
Я хотел расспросить её подробнее, но женщина велела мне выпить содержимое ложки, сделанной из рога бизона, которую она поднесла к моим губам. Я выпил эту жидкость, горькую и мыльную на вкус, и почти сразу же меня окутала ночь.
Когда я проснулся снова, в типи было пусто. Голова у меня была ясной, и я впервые почувствовал силу в своем теле. Я осторожно сел, не почувствовав никаких неприятных ощущений, кроме легкого головокружения, которое тут же прошло. Раны, о которых я помнил – стрелы в бедре и плече, удар томагавком по голове – при тщательном осмотре оказались почти зажившими, что свидетельствовало о том, что я долго восстанавливал силы, поскольку это были тяжелые ранения. Чудом было то, что я вообще выжил, не говоря уже о том, что полностью исцелился.
Пока я сидел там, осматривая свои раны и пытаясь разобраться в своём затруднительном положении, я заметил фигуру, стоящую у самого входа в типи. Мгновение назад её там не было, но я не видел, чтобы кто-нибудь входил. Я поднял глаза и увидел индейца среднего роста, прямого, как бревно, одетого просто, без каких-либо украшений или знаков отличия, кроме единственного пятнистого орлиного пера в толстых чёрных косах. Не требовалось второго взгляда, чтобы выделить его среди множества воинов. Его голос был глубоким и мягким, как рычание пантеры, и таким же завораживающим.
– Добро пожаловать в мой типи, – сказал Бешеный Конь.
– Войюонихан, – сказал я, указывая на себя, затем на него, демонстрируя тем, что я испытываю искреннее уважение к такому великому вождю.
Он кивнул
Мы с Бешеным Конём были двоюродными братьями.
Так начались десять лет моей жизни в племени оглала сиу; кровный брат из общества Плохие Лица, полноправный вождь племени Ойат Окайю, верховного совета семи племен сиу; протеже и сын по обряду великого Ташунка Витко.
Я стал и другим человеком: их постоянным спутником на военных тропах и бизоньих пастбищах, на летних пастбищах и в заснеженных зимних лагерях; их постоянным защитником на армейских советах с «Красным Носом» Гиббоном, «Звездой» Терри, «Три звезды» Круком и «Желтоволосым» Кастером; их защитником, их учеником, их сыном.
За две недели, прошедшие между тем, как я пришёл в сознание и полным моим выздоровлением, я много раз беседовал с Бешеным Конём, с готовностью подчиняясь его силе и личным качествам. Он был не более чем на два-три года старше меня, но все же окутан тем вечным покровом духовной силы, который, кажется, окутывает великих людей, бросая вызов времени, чтобы одолеть или победить.
Первая из этих бесед помогла мне понять, что я нашел человека, который так же, как и я, относится к войне между краснокожими и белыми. И все же, в некотором смысле, мы оба были людьми войны, и он был величайшим военным гений своей расы, воином-одиночкой, которому нет равных; я же профессиональный солдат по послужному списку и воин в силу обстоятельств.
Он убил моего брата, а я – его. И все же мы говорили о мире и гонении.
На следующее утро после того, как он принял меня за кузена, он пришел в типи с красивой церемониальной трубкой в руках. Присев на корточки напротив меня, напротив костра, он тщательно набил трубку, зажёг её и несколько минут молча курил.
Я знал достаточно, чтобы понять, что это за трубка – с покрытой изысканной резьбой каменной чашечкой, длинным отполированным чубуком, украшенным орлиным пером и крашеными волосами – не обычная трубка, которую носил с собой каждый воин и которая была в каждом типи.
Если бы сама трубка не заставила меня замолчать, то это бы сделало то, как Бешеный Конь курил её – потому что медленно затягивался, закрыв глаза, затем выпускал дым вверх и, открыв глаза, наблюдал, как он по спирали движется к дымовому отверстию типи.
Вскоре он протянул трубку мне через костёр. Я взял её и курил, как и он, не говоря ни слова и даже не взглянув в его сторону, сосредоточив все свое внимание на трубке и дыме из неё. Сделав несколько затяжек, я вернул её ему, и весь процесс повторялся до тех пор, пока трубка не опустела. Когда он вложил ее обратно в богато украшенный чехол из кожи вапити, я, запинаясь, спросил его, запинаясь, на языке сиу: