Выживший. Чистилище
Шрифт:
– Сушите, товарищ Лерман, а утром подвяжете каким-нибудь шнурком, - подсказываю ему ход дальнейших действий.
Лерман грустно кивает и ставит обувку рядом с печкой, где уже выстроилась в ряд самая разнокалиберная обувь - от еще вполне приличных сапогов до онучей, пребывающих в состоянии, мало чем уступающих учительским.
На утренней поверке по примеру Копченого Валет отказался работать и вообще всячески сотрудничать с администрацией, ежели ему такое предложение поступит. Его поддержал еще один вор Сиплый, и они по уже проторенной нашими три К - Копченым, Клыком и Крестом - дорожке отправились на трехдневный отдых в карцер.
Я же продолжал трудиться при ремонтном заводе,
– За такие методы вашего Северцева многие коллеги - если можно так выразиться -недолюбливают, - говорил сидевший по 49-й статье Олег Волков .
– Мол, выделиться хочет, правильного из себя строит, политических не гнобит и так далее.
Волков был моим ровесником, как и отец Илларион, он работал в столярке при заводе, только не ящики сколачивал, а обтачивал фуганком доски для этих же ящиков. Если с батюшкой мы разговорились уже в первый день, то с Олегом - на следующий, во время послеобеденного перекура. Дымя папироской, он с удовольствием поделился своей историей. Оказалось, что его отец был директором правления Русско-Балтийских заводов, мать - внучка адмирала М. П. Лазарева. Посещал Тенишевское училище, где был одноклассником будущего писателя Владимира Набокова. Шесть лет работал переводчиком в миссии Нансена, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве. В феврале 1928 года был в первый раз арестован, отказался стать осведомителем, был приговорен к 3 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации и направлен в Соловецкие лагеря особого назначения - СЛОН. В апреле 1929 году лагерный срок заменили высылкой в Тульскую область, где он работал переводчиком технической литературы.
В марте 1931 году был снова арестован и приговорен к 5 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. Снова был этапирован в СЛОН. В 1936 году оставшийся срок был заменен ссылкой в Архангельск, где работал в филиале НИИ электрификации лесной промышленности. 8 июня 1936 года вновь был арестован, приговорен к 5 годам заключения как 'социально опасный элемент' и направлен в Ухтпечлаг.
– Мда, жизнь у тебя точно не сахар, - прокомментировал я вслух услышанное.
– Живы - и слава Богу, - усмехнулся Олег.
– Нам не привыкать, полстраны сидит, сотни тысяч расстреляны. Наверное, кто-то и впрямь за дело, да только ярлык врага народа могут приклеить к кому угодно, по малейшему донесению. Да и к уголовникам при новой власти в тюрьмах и лагерях почему-то отношение не в пример лучше, чем к осужденным по политическим статьям, хотя ведь лагерное начальство знает, что многие оказались здесь по ложному навету.
– Может, и так, - осторожно согласился я.
– Только что тут можно сделать? Против такой машины рыпнешься - вмиг раздавит.
– Да и не рыпнешься - раздавит. Если уж пропадать - то хотя бы с честью, со знанием того, что ты человек, а не тварь дрожащая, как писал старина Достоевский.
– Ну да, на миру и смерть красна, - усмехнулся я.
– Только все же хотелось бы еще по возможности пожить.
После чего негромко а-капелла исполнил первый куплет известной в моем времени песни 'ЧайФ':
'А не спеши ты нас хоронить
А у нас еще здесь дела
У нас дома детей мал мала
Да и просто хотелось пожить...'
– Сам сочинил?
– спросил Олег.
– Знакомый
– Ты лучше мне про вашего главного расскажи, про Мороза.
– Про Мороза? Хм, занятный человечишко... Служил в системе ОГПУ, был осужден на 7 лет за превышение полномочий в 1929-м, а спустя полгода назначен начальником Ухтинской экспедиции Управления северных лагерей ОГПУ особого назначения. Судимость с него сняли и восстановили в партии, если не врут, осенью 31-го, но еще летом того же года он стал начальником Ухтпечлага.
– Выходит, даже зек может оказаться на руководящих должностях?
– Ну, мне это точно не грозит, я в партии не состоял, в ОГПУ не служил, да и статья у меня другая.
– Мне тоже, я был простым докером, и тоже беспартийным.
– В общем, Ухтпечлаг при Морозе расширяется в условиях, при которых не требуется ни конвоя, ни строя. Природа сама помогает НКВД, отгородив лагеря от страны непроходимыми лесами. Бежать некуда. Тайга и тундра, гиблая, скудная земля.
Тысячи людей годами живут в землянках, палатках и хибарках, строя модернизированные шахты, промыслы и верфи... ЗеКа сотни километров тащат на руках пятисотпудовые крелиусовские буровые станки. Мороз говорит, что ему не нужны ни машины, ни лошади, мол, дайте побольше заключенных - и он построит железную дорогу не только до Воркуты, а и через Северный полюс. Готов мостить болота заключенными, бросает их запросто работать в стылую зимнюю тайгу без палаток - у костра погреются!
– без котлов для варки пищи - обойдутся без горячего! Трудами ГПУ и Мороза север превратился в гигантскую каторгу. В то же время собирает наилучших специалистов из других лагерей и создает им более-менее сносную - а по зековским меркам и просто роскошную - жизнь. Иные даже жилье получили и возможность выписать семью. Такой вот человек он - старший майор государственной безопасности Яков Моисеевич Мороз.
– Ясно... А сколько народу в Ухтпечлаге, не в курсе?
– Несколько тысяч, точнее не скажу. Кого здесь только нет... О представителях великой и многонациональной Страны Советов я и не говорю. Много корейцев и китайцев, некоторые еще на воле успели обрусеть. Есть ассирийцы, уйгуры, тюрки, персы, афганцы... Англичане имеются, итальянцы, испанцы, голландец, француз, даже американец... Есть тут и японец, Исизо Харима зовут. Сам с ним не общался, но видеть видел. Арестовали в 1933 году на 10 лет, в Ухтпечлаг прибыл из Белбалтлага.
– Все, наверное, по 58-й?
– А ты как думал?! Она самая, любимая статья нынешних вертухаев... А кстати, видел памятник Пушкину?
– Это который в центре лагеря?
– Он самый, из кирпича и бетона, в этом году установили к 100-летию роковой дуэли. Его автор тоже тут срок мотает. Мотал, вернее... Авиатор, художник и священник Николай Бруни, с этим я пару раз общался. Рассказывал, что его предок Федор Бруни одним из первых рисовал Пушкина на смертном одре. Видал, какая ирония судьба! Этого же в шпионаже обвинили, якобы сотрудничал с французской разведкой. Между прочим, за памятник Бруни удостоился недельного свидания с женой.
– А почему мотал? Выпустили?
Олег помрачнел, глубоко затянулся и загасил докуренный практически 'в нуль' чинарик об доску.
– На днях суд был, к высшей мере приговорили. Якобы внедрял религиозные традиции среди заключенных. Отправили в расстрельный лагерь на реку Ухтарка. Может, уже и расстреляли, сразу по прибытии.
Мы молча сидели, думая каждый о своем. Надо же, а вот отца Иллариона, который в пяти метрах от нас сидит, ящики сколачивает, не трогают. Или тоже уже на мушке у лагерного начальства? Как я понял, этот Мороз - жук себе на уме: мягко стелет, а спать жестковато.