Выживший. Чистилище
Шрифт:
Свой паек получил и Лева Лерман, за месяц на разработках превратившийся в бесплотную тень. Самодельным ножом, который я арендовал у Олега в столярке, тонкими ломтиками порезал белое с розовыми прослойками сало, положил три ломтика на сухарик и протянул бывшему учителю.
– Что вы, не стоит, - чуть ли не шепотом попробовал отказаться интеллигент.
– Бери, говорю, а то скоро совсем коньки откинешь, - настаивал я.
Тот сопротивлялся недолго. Прежде чем отправить сухарь с салом в рот, долго рассматривал нехитрую снедь, затем все же решился, откусил половину все еще крепкими зубами, пошамкал, словно пробуя на вкус, блаженно прищурился, и из его левого
– Спасибо, я уже и забыл вкус настоящего сала, - поблагодарил меня Лерман.
После того, как все раздал самым нуждающимся, один сухарь с парой ломтиков сала прикроил для себя. Благотворительность - вещь хорошая, вот только и о себе забывать не стоит. Жевал и незаметно косился в сторону воровского угла, откуда недобро зыркали урки. Пусть зыркают, варяги, ничего им не обломится с царского стола.
Но самое главное, что к посылке было приложено письмо, которое пусть и перлюстрировали, поскольку конверт оказался вскрыт, но не изъяли. И там было маленькое черно-белое фото, с которого на меня глядело строгое лицо Вари. Фотокарточку я рассматривал несколько минут, вспоминая проведенные рядом с девушкой минуты, а затем спрятал за пазуху и принялся читать письмо. Варя писала, что после моего ареста в жизни порта ничего особенно не изменилось, что меня вспоминают добрым словом и докеры, и начальство порта, а особенно мои музыкальные экзерсисы. Писала, что скучает, вспоминает моменты, когда я ее провожал домой, как сидели в кафе, как я защитил ее честь... Эти строки меня особенно тронули. Выходит, не только она запала мне в душу, но и я ей небезразличен! Черт, как же не вовремя я угодил в лагерь, глядишь, сейчас бы уже вовсю встречались...
'А там и в ЗАГС, так, что ли?
– оборвал я сам себя.
– Забыл, что находился в бегах и был на волосок от гибели? Ты не мог осесть в одном месте и создать семью, потому что тебе нужно было постоянно менять дисклокацию, не забывая: по твоему следу идут ищейки Ежова. Так что не окажись я в лагере, все равно пришлось бы заметать следы, и кто знает, может быть, я сумел бы уже проникнуть на судно, идущее за границу. Был бы сейчас в какой-нибудь Турции, а оттуда можно махнуть хоть куда'.
Мне даже показалось, что от листка бумаги еще исходил легкий аромат сирени - духов, которыми пользовалась Варя. Письмо я аккуратно сверкнул в несколько раз и спрятал во внутренний карман свой робы. Лежал на своей шконке, заложив руки за голову, смотрел в дощатый потолок, вслушиваясь в потрескиванье дров в печурке, и было мне так хорошо, как не было еще после того, как воры убили отца Иллариона. Посветлело на душе, хоть песни пой. Вот я и запел вполголоса, не выдержал:
'Бьется в тесной печурке огонь...'
Остальные стали прислушиваться, и финал песни прошел под общее молчание прежде гудевшего барака, где все, как один, превратились в преданного слушателя. Не успел закончить петь, как со всех сторон посыпались вопросы, мол, что за песня и кто автор.
Снова, как когда-то по поводу 'Темной ночи' и 'Шаланд', заявил, что сочинил ее мой знакомый, после чего попросили исполнить снова. Просили политические, блатные же засели в своем углу, играли в карты и делали вид, что им по барабану то, что интересовало в данный момент весь барак, хотя я видел, что они все равно прислушиваются к происходящему.
– Ладно, уговорили, - буркнул я, демонстрируя всем своим видом, что делаю одолжение.
Спел еще 'а капелла', теперь уже кое-кто даже подпевал, запомнив
А назавтра, не успел прийти на смену, Олег 'обрадовал' меня новостью, от которой мне стало немного не по себе. Не то чтобы заиграло в одном месте, но на душе стало тревожно.
– Воры подписали тебе приговор, - хмуро буркнул Олег, лишь только я заглянул с утра в столярку погреть ладони у буржуйки.
– Не знаю подробностей, но информация точная.
– Твою ж мать!
– невольно вырвалось у меня.
В глубине души я надеялся, что обойдется без последствий, тем более прошло уже столько дней, а мне до сих пор никто не кинул предъявы. Наивный чукотский мальчик... Урки такого не забывают, это кровная месть, а я позволил себе поднять руку на авторитетного вора.
– Что будешь делать?
– между тем поинтересовался Олег, покосившись в сторону нового, молчаливого работника, которого прислали вместо погибшего священника сколачивать ящики.
– Что делать, что делать... Драться буду, что еще остается! С собой хоть одного, да приберу... Слушай, а нельзя тут где-нибудь тесачком обзавестись?
– спросил я, понизив голос.
– Эка махнул! Заточку могу подогнать, у меня тут заныкано, а вот тесак... Если только с Семочко поговорить?
– Точно, пойду в цех загляну, может, решим с ним вопрос, мужик он вроде нормальный.
Семочко был на месте, что-то объяснял относительно молодому заключенному-слесарю, зажавшему в тисках какую-то заготовку. Дождавшись, когда мастер освободится, отвел его в сторону и объяснил свою просьбу.
– Что, в самом деле блатные тебя приговорили?
– переспросил Семочко.
– Олегу я доверяю, он зря болтать не станет.
– М-м-мда, здорово ты влип, - задумчиво протянул мастер, ухватив пятерней небритый подбородок.
– Я ведь, когда узнал, как ты воров на место поставил, даже порадовался. Они же совсем краев не видят. Но и не удивлен, что они злобу на тебя затаили, отомстить решили. Хотя, имейся у них хоть капля чести, могли бы сначала вызвать на толковище, и там при всех предъявить тебе претензии.
– Ну, еще не вечер, может, и вызовут...
– Может, и вызовут, - согласился Семочко.
– Но не факт. В любом случае я на твоей стороне, а потому твою просьбу уважу. Сегодня вечерком задержусь во время пересменки, поработаю над заказом.
– Спасибо, Петрович, должен буду.
– Ничего не должен, ты единственный на весь лагерь, кто не испугался против воров встать. Даже завидую немного, я бы так, наверное, не смог...
– Почему не смог бы? Приперли бы к стенке - еще как смог бы. Я же вижу, есть в тебе стержень, Петрович.
– Скажешь тоже, - махнул рукой Семочко, но было видно, что мои слова ему польстили.
Эту ночь я практически не спал, держа под подушкой наготове кастет и зажав в кулаке подаренный батюшкой деревянный крестик. На смену отправился таким квелым, что стало ясно - долго я так не выдержу. Рано или поздно отрублюсь, и тогда урки смогут ко мне подобраться и сделать свое черное дело. Впору того же Клыка вызвать на откровенный разговор, может, расколется, кому поручено исполнить заказ...
'Дурак ты, Фима, - поставил я сам себя на место.
– Клык, может, и не таит к тебе личной обиды, но он из воров, и этим все сказано. Так что 'оставь надежду, всяк сюда входящий', живи реалиями, а не мечтами'.