Выживший. Чистилище
Шрифт:
Смотреть, как этот лагерный Голиаф корчится в предсмертных судорогах, было недосуг. На меня уже несся не кто иной, как Валет, бежал молча, поскольку орать с забинтованной челюстью весьма затруднительно, только пар из ноздрей вырывался, как у хорошего скакуна. В руках он сжимал деревянный кол, но острие его вроде как обито жестью. Челубей, тоже мне, доморощенный!
Шаг в сторону, удар тесаком наотмашь - и лезвие с хрустом входит аккурат над переносицей, снизу вверх, уходя в лобовую долю. Входит глубоко, чуть ли не до середины. Все, напоровшийся словно на невидимую стену Валет уже не жилец. Он и сам, похоже, это понимает. Косится на меня, только уже не зло, а обреченно, а из глаз, словно в фильме ужасов, кровь
Лезвие выдернулось не без труда, только после этого освобожденное от инородного предмета тело урки осело вниз. Переживать некогда, блатные, которым терять уже нечего, понемногу теснят наших. Многим из моих союзников, наверняка, и драться раньше не приходилось, а тут сразу такая бойня! Но они тоже молодцы, не сдаются, понимают, что пощады не будет, либо они, либо воры. Мужики, конечно, больше пользы приносят, это в большинстве люди от сохи, привычные к потасовкам, да и физически покрепче, не то что интеллигенция. Хотя и среди политических вон вроде бы парочка репрессированных военных. А осатаневший Олег лопатой машет так, что никто не рискует к нему даже приблизиться. Даже связка Ройзмана и Пети не сдается - один палкой отмахивается, второй - каким-то железным костылем. Вон как удачно Петя, несмотря на свой хлипкий вид, заехал какому-то урке по скуле, тот сразу в сторону откатился, держась за лицо.
А это кто? Ага, Копченый, машет кувалдой без устали. Вон кому-то из наших черепушку разворотил. Вы же, мать вашу, чифирники конченые, откуда у вас, уголовников проклятых, только силы берутся?! Или это тоже - адреналин?
С Копченым церемониться не стал, подсек коленное сухожилие, блатарь резко осел вниз, тут же бывший комбриг из 5-го отряда вонзил ему в грудину сделанную из напильника заточку. Все, был Копченый, да весь вышел.
Мое вмешательство резко перевесило чашу весов в нашу сторону. Взмах тесаком, удар кастетом, тесак, кастет, тесак, кастет... Настоящая кровавая жатва. Адреналин просто кипел в крови, я совсем не чувствовал усталости, хотя изначально был уверен, что надолго меня не хватит. Вокруг, словно срезанные снопы, падали тела, с криками, стонами, а порой и беззвучно, напоминая скинутые с постамента памятники, которые в 90-е годы принялись рьяно сносить в России, а в бандеровской Украине - после 2014-го. Кто-то, истекая кровью, выл, катаясь по снегу, кто-то пытался подняться, и тут же получал новый удар, теперь уже падая и затихая навсегда.
Раньше мне казалось, что кровавая пелена в глазах - всего лишь красивый литературный термин. Даже в чеченскую, когда случалось с ножом кидаться на врага, я сохранял хладнокровие. Сейчас я почти ничего не соображал, вид крови буквально ввел меня в исступление. Я бил, колол, рубил, с трудом различая, где свои, где чужие, каким-то чудом уворачиваясь от ударов, которые должны были стать для меня смертельными или как минимум покалечить. Скольких я уложил? А черт его знает. 'Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала...', - вспомнились еще с детства знакомые строки.
...Первый выстрел в горячке драки никто не услышал. После второго люди стали приходить в себя, останавливались, тяжело дыша, озирались вокруг. А тут еще взвывшая сирена окончательно привела людей в чувство. В луче прожектора, разрезавшем ночной сумрак, картина бойни выглядела устрашающе.
– Стоять, мать вашу! Руки в гору!
Щелканье затворов винтовок окончательно привело всех в чувство. Я отбросил в сторону тесак, кастет, соскользнув с пальцев, упал в снег. Туда же соскользнула и перевязь, ни к чему палиться раньше времени. Хотя и жалко экипировку, с ней я был настоящей машиной для убийства. Только уже, похоже, бойня закончилась. Поднял руки, остальные участники резни последовали моему примеру, понимая, что с лопатами и кольями бросаться на винтовки подобно самоубийству. Полтора десятка стволов смотрели на нас,
– Вы что, падлы, охренели?!
Это уже сам Мороз прибежал, в распахнутой кожаной куртке на меху, сбитой на бок фуражке, потрясая наганом. От его псевдоинтеллигентности не осталось и следа. Тяжело дыша, он с ужасом оглядывал поле боя.
– Это что такое, я вас спрашиваю?! Кто? Кто это сделал?
А то непонятно, кто... Мда, товарищ в шоке, ну так его легко понять. Все молчали, опустив глаза, только я, похоже, не боялся взглянуть в лицо начальнику лагеря. Заметив это, тот подлетел ко мне, тыча в лицо пистолетом.
– Фамилия?
– Осужденный Кузнецов, статья 142-я, 11-й отряд.
– Где начальник 11-го отряда?
– заорал он, крутя головой.
– Где этот сукин сын, я вас спрашиваю?!
Перепуганный до чертиков сержант выскочил из сумрака, вытянувшись перед начальником лагеря.
– Сержант Мотыль, товарищ старший майор государственной безопасности!
– Расстреляю к чертовой матери!
– Виноват, товарищ старший майор государственной безопасности!
Несчастного сержанта буквально трясло от страха. Мороз, однако, свою угрозу в жизнь воплощать не торопился.
– Твою же мать, такое ЧП, теперь секретарь обкома приедет разбираться, областное руководство НКВД, чего доброго, заявится, - бормотал он, вытирая вспотевший, несмотря на морозец, лоб.
– Такое разбирательство будет... Где остальные начальники отрядов? Всех ко мне!
Спустя минуту перед ним выстроились четырнадцать человек. Яков Моисеевич, вне себя от ярости, бегал перед ними, размахивая наганом.
– Вы... мать вашу... сукины дети... какого хрена... расстреляю...
Затем, сделав передышку, перевел взгляд на нас.
– Этих - в отдельный барак, до выяснения обстоятельств... Нет, уголовников отдельно, а то снова передерутся. Оба барака взять под усиленную охрану. Раненых... Раненых добить. Нечего на этих подонков медикаменты переводить. Спишем на обычную смертность. А этого, - ствол в мою сторону, - сейчас же ко мне на допрос. Лагин, давай со мной, тоже поприсутствуешь.
Лагин, заместитель начальника по воспитательной работе, кивнул, хмуро глядя на меня. Вместе с ними под конвоем дюжего красноармейца я прошествовал в бревенчатый домик, служивший административным зданием лагеря. Шел в одной рубахе, бушлат так и остался лежать где-то на поле боя, механически подумав, что правильно сделал, переложив фотокарточку Вари в карман брюк. В кабинете Мороза было прохладно, Яков Моисеевич кивнул красноармейцу, и тот шустро развел в печке огонь. Все это время я стоял посреди кабинета, тогда как Мороз и Лагин сидели один в кресле за своим столом, а второй - на стуле у стены. Начальник лагеря все никак не мог расстаться с наганом, то кладя его на стол, то снова беря в руки и прокручивая пальцем барабан. Мое же внимание привлек бронзовый бюст Сталина высоткой сантиметров тридцать. Прикинул, что этой штукой в случае чего можно проломить голову. Но пока ситуация того не требовала.
Наконец печка разошлась, от нее потянуло теплом, и я стал оттаивать, не только в физическом, но и в психологическом плане. Адреналин схлынул, резко навалились апатия и усталость, хотелось рухнуть в постель и забыться. Сказывалась и предыдущая бессонная ночь. Однако мне предстояло выдержать допрос, во время которого, вполне вероятно, меня будут бить. Да и пусть бьют, может, забьют до смерти, на том свете, наконец, отдохну.
– Кузнецов, встаньте смирно, - услышал словно сквозь вату голос Мороза.