Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса
Шрифт:
Нам, вероятно, возразят, однако, указывая на внезапный промышленный прогресс, который совершился в девятнадцатом веке, и обыкновенно приписывается торжеству принципов индивидуализма и конкуренции. Между тем этот прогресс, вне всякого сомнения, имеет несравненно более глубокое происхождение. После того как были сделаны великие открытия пятнадцатого века, в особенности открытие давления атмосферы, поддержанное целым рядом других успехов в области физики — а эти открытия были сделаны в средневековых городах— после этих открытий изобретение парового двигателя и вся та промышленная революция, которая была вызвана применением новой силы — пара, были необходимым последствием. Если бы средневековые города дожили до развития начатых ими открытий, т. е. до практического применения нового двигателя, то нравственные, общественные последствия революции, вызванной применением пара, могли бы принять и, вероятно, приняли бы иной характер; но та же самая революция в области техники производств и науки и тогда была бы неизбежна. Остается даже открытым
Рассматривая поразительную быстроту промышленного прогресса в период с двенадцатого до пятнадцатого столетия, — в ткацком деле, в обработке металлов, в архитектуре, в мореплавании, — и размышляя над научными открытиями, к которым этот промышленный прогресс привел в конце пятнадцатого века, — мы вправе задаться вопросом: не запоздало ли человечество в использовании всех этих научных завоеваний, когда в Европе начался общий упадок в области искусств и промышленности, вслед за падением средневековой цивилизации? Конечно, исчезновение артистов-ремесленников, каких произвели Флоренция, Нюрнберг и многие другие города, упадок крупных городов и прекращение сношений между ними не могли благоприятствовать промышленной революции. Действительно, нам известно, например, что Джемс Уатт, изобретатель современной паровой машины, потратил около двадцати лет своей жизни, чтобы сделать свое изобретение практически осуществимым, так как он не мог найти в восемнадцатом веке таких помощников, каких он с легкостью бы нашел в средневековой Флоренции, Нюрнберге или Брюгге, т. е. ремесленников способных воплотить его изобретения в металле и придать им ту артистическую законченность и точность, которые необходимы для точно работающей паровой машины.
Таким образом, приписывать промышленный прогресс девятнадцатого века войне каждого против всех — значит рассуждать подобно тому, кто, не зная истинных причин дождя, приписывает его жертве, принесенной человеком глиняному идолу. Для промышленного прогресса, как и для всякого иного завоевания в области природы, взаимная помощь и тесные сношения, несомненно, всегда были более выгодными, чем взаимная борьба.
Великое значение начала взаимной помощи выясняется, однако, в особенности в области этики, или учения о нравственности. Что взаимная помощь лежит в основе всех наших этических понятий, достаточно очевидно. Но каких бы мнений не держались мы относительно первоначального происхождения чувства или инстинкта взаимной помощи — будем ли мы приписывать его биологическим, или же сверхъестественным причинам — мы должны признать, что заметить его существование можно уже на низших ступенях животного мира. От этих начальных ступеней мы можем проследить непрерывное, постепенное его развитие через все классы животного мира и, несмотря на значительное количество противодействующих ему влияний, через все ступени человеческого развития, вплоть до настоящего времени. Даже новые религии, рождающиеся от времени до времени — всегда в эпохи, когда принцип взаимопомощи приходил в упадок в теократиях и деспотических государствах Востока, или при падении Римской империи — даже новые религии всегда являлись только подтверждением того же самого начала. Они находили своих первых последователей среди смиренных, низших, попираемых слоев общества, где принцип взаимной помощи является необходимым основанием всей повседневной жизни; и новые формы единения, которые были введены в древнейших буддистских и христианских общинах, в общинах моравских братьев и т. д., принимали характер возврата к лучшим видам взаимной помощи, практиковавшимся в древнем родовом периоде.
Каждый раз, однако, когда делались попытки возвратиться к этому старому почтенному принципу, его основная идея расширялась. От рода она распространялась на племя, от федерации племен она расширилась до нации и, наконец, — по крайней мере, в идеале — до всего человечества. В то же самое время она постепенно принимала более возвышенный характер. В первобытном христианстве, в произведениях некоторых мусульманских вероучителей, в ранних движениях реформационного периода, и в особенности в этических и философских движениях восемнадцатого века и нашего времени, все более и более настойчиво отметается идея мести, или «достодолжного воздаяния» — добром за добро и злом за зло. Высшее понимание: «Никакого мщения за обиду» — и принцип: «Давай ближнему, не считая! давай больше, чем ожидаешь от него получить!», эти начала провозглашаются как действительные начала нравственности, как принципы, стоящие выше простой «равноценности», беспристрастия и холодной справедливости, как принципы, скорее и вернее ведущие к счастью. Человека призывают поэтому руководиться в своих действиях не только любовью, которая всегда имеет личный или, в лучших случаях, родовой характер, — но понятием о своем единстве со всяким человеческим существом, следовательно, о всеобщем равноправии, и, кроме того, в своих отношениях к другим, давать людям, не считая, деятельность своего разума и своего сочувствия и в этом находить свое высшее счастие.
В практике взаимной помощи, которую мы можем проследить до самых древнейших зачатков эволюции, мы, таким образом, находим положительное и несомненное происхождение наших нравственных, этических
Приложение 1
Пиперс (М. С. Piepers) опубликовал в «Natuurkunding Tijdschrift voor Neederlandsch Indi^e» 1891, часть L, стр. 198 (обзор имеется в «Naturwissenschaftliche Rundschau», 1891, том VI, стр. 573) интересные исследования о массовых полетах бабочек, случающихся в голландской восточной Индии, под влиянием сильных засух, вызываемых западными муссонами. Подобные массовые полеты обыкновенно имеют место в течение первых месяцев после начала муссонов, причем обыкновенно в этих полетах принимают участие индивидуумы обоих полов, принадлежащие к Catopsilia (Callidryas) crolale, Cr., но иногда рои «состоят из индивидуумов, принадлежащих к трем различным видам Euphoea». По-видимому, одной из целей подобных полетов является также совокупление. Что эти полеты не результат условленного действия, а скорее — следствие подражательности, или желания следовать за всеми другими, вполне возможно.
Бэтс (Bates) видел на Амазонке желтых и оранжевых Callidryas, «собиравшихся тесными массами, иногда от двух до трех ярдов (6–9 фут[ов]) в окружности, причем крылья их всех были приподняты, так что берег казался испещренным зарослями крокусов». Их переселяющиеся колонны, перелетая реку с севера на юг, «не прерывались с раннего утра до заката» («Naturalist on the [River] Amazon[s]», стр. 131).
Стрекозы, во время их больших переселений через пампасы, собираются вместе в бесчисленных количествах, и их колоссальные рои состоят из индивидуумов, принадлежащих к различным видам (Hudson, «Naturalist on the La Plata», стр. 130 и след.).
Кузнечики (Zoniopoda tarsata)отличаются также чрезвычайной общительностью (Hudson, l. c., стр. 125).
Исследования о муравьях Петра Гюбэра (Pierre Huber, «Recherches sur les moeurs des fourmis», Geneve, 1810; дешевое и популярное издание было выпущено в 1861 году Cherbuliez'oM в «Biblioth'eque Genevoise» под заглавием: «Les fourmis indig'enes»), представляют не только лучший труд в данной области, но являются также образцом действительно научного исследования. Дарвин был совершенно прав, считая Петра Гюбэра даже более великим натуралистом, чем был его отец. Эту книгу следовало бы иметь всякому молодому натуралисту, не только ради ее фактического содержания, но как урок по методу научных изысканий, и переводы ее должны были бы иметь в дешевых изданиях самое широкое распространение. Выкармливанье муравьев в искусственных стеклянных гнездах и проверочные опыты, сделанные позднейшими исследователями, включая сюда и Лёббока, — все это уже имеется в превосходной работе Гюбэра. Читатели книг профессора Фореля и Лёббока знакомы, конечно, с тем фактом, что как швейцарский профессор (Форель), так и британский писатель (Лёббок) приступили к своим работам в критическом духе, с намерением опровергнуть утверждения Гюбэра относительно поразительных инстинктов взаимной помощи среди муравьев; но после тщательных исследований они могли только подтвердить его утверждения. К несчастью, человеческой натуре свойственно с полным доверием относиться ко всякого рода утверждениям о способности человека изменять по своей воле действия сил природы, и в то же время не признавать вполне проверенные научные факты, если они уменьшают расстояние между человеком и его собратьями из мира животных.
Г. Сэдерланд (Suderland, «Origin and Growth of Moral Instinct» — имеется русский перевод), очевидно, начал свою книгу с намерением доказать, что все нравственные чувства берут свое начало в родительской заботе и семейной любви, которые можно найти лишь у теплокровных животных; вследствие этого он и пытается свести до минимума значение симпатии и кооперации между муравьями. Он цитирует книгу Бюхнера, «Ум животных», и знаком с опытами Лёббока. Что же касается до трудов Гюбэра и Форэля, то он разделывается с ними в следующей фразе: «но они все [примеры, приводимые Бюхнером в доказательство существования симпатии между муравьями] или почти все искажены некоторого рода сентиментализмом… делающим их более пригодными для школьных книжек, чем для осторожных научных работ, причем то же самое можно заметитьотносительно некоторых наиболее известныханекдотов Гюбэра и Форэля (Т. I, стр. 298)».
Г. Сэдерланд не указывает, какие именно «анекдоты» он имеет в виду, но мне просто кажется, что он никогда не имел случая прочесть работы Гюбэра и Форэля. Натуралисты же, знакомые с этими работами, знают, что в них не имеется никаких анекдотов. Если бы Сэдерланд проделал над муравьями такое же, выражаясь словами Дарвина, «образцовое научное исследование», как Гюбэр, он, конечно, никогда не написал бы такой неосторожной фразы.
Работу профессора Готфрида Адлерза о шведских муравьях («Myrmecologiska Studier: Svenska Myror och deras Lefnads f"ofh^ollanden», помещена в «Bihang til Svenska Akademiens Handlingar», Т. XI, № 18, 1886) следует упомянуть здесь. Едва ли нужно говорить, что наблюдения Гюбэра и Форэля, так поражающие людей, раньше не изучавших этого предмета, вполне подтверждены шведским профессором (стр. 136–137).