Взбаламученное море
Шрифт:
— Покажите, пожалуйста, фокус, который вы показывали у Марьи Николаевны… Я никак не могла рассказать его мамаше.
— Ну, что! — возразил Корнеев, потупляя глаза.
— Пожалуйста! — повторила Соня.
— Но надобно карты.
Надежда Павловна сейчас же пошла и принесла карты.
Корнеев с улыбкой разложил их в форме четыреугольника на восемь кучек, по три карты в каждой.
— Тут девять… тут, тут и тут! — пересчитал он их своим красивым пальцем. — Беру четыре карты и перекладываю так: тут девять, тут, тут и тут!
Мать
— Возвращаю прежние четыре карты, — продолжал Корнеев: — и прибавляю к ним еще четыре, перекладываю и считаю: тут девять, тут, тут и тут!..
— Но как же это? — воскликнула как бы вышедшая наконец из терпения Надежда Павловна.
— Удивительно! — сказала Соня.
— Прибавляю к этим картам еще восемь, — продолжал удивлять их Корнеев: — раскладываю и считаю, девять, девять и девять.
— Вы зачем боковые-то считаете по два раза?.. Ужасно как замысловато!.. — вмешался вдруг в разговор Александр. Голос его был в одно и то же время голосом разьяренного тигра и цыпленка. Корнеев ничего не отвечал ему, а Соня и Надежда Павловна потупились; но Петр Григорьевич окончательно дорезал молодого человека.
— Давно ли вы получали письма от вашей маменьки? — спросил он его вдруг.
— Давно-с… я сам к ней завтра еду… — отвечал грубо Александр.
Соня при этом вскинула на него свои глаза и несколько времени не спускала их с него… Вскоре потом Корнеев взялся за каску и поднялся; все хозяева устремились к нему.
— Если Марья Николаевна ужо поедет кататься и заедет за вами, вы примете участие в нашем partie de plaisir? — сказал он Соне.
— Да, — отвечала та, выпрямляясь своим тонким станом и складывая ручки на груди.
— Она сочтет это за счастье для себя! — подхватила Надежда Павловна. «Дочь поедет кататься с губернаторшей; право, недурно для первых разов!» — подумала она в припадке материнского честолюбия.
По отъезде Корнеева, Александр тоже встал, у него готовы были слезы брызнуть из глаз, так что Надежда Павловна, вряд ли не догадавшаяся об его чувствах к дочери, сжалилась над ним.
— Куда же вы?.. Оставайтесь обедать, — сказала она, когда он брался за фуражку.
— Оставайтесь, — повторила и Соня.
Студент, при этом магическом голосе, не мог устоять. Рука его как бы невольно опустила фуражку, и он сел. За обедом он протянул-было ногу, чтобы, по обыкновению, пожать ею ножку Сони, и уже коснулся конца ее башмака; но ножку сейчас же отняли. Вообще Соня была заметно церемонна и только после стола, когда они остались вдвоем, она сказала Александру.
— Зачем вы так скоро уезжаете?
— Что ж мне здесь оставаться… очень весело!
— А, так вам скучно здесь; я и не знала! — сказала жестокая девочка.
У Александра дыхание застывало.
— Не всем здесь так весело, как вам! — сказал он дрожащим голосом.
Соня грустно усмехнулась.
— Желаю вам, — продолжал он,
— Ну да, выйду замуж, нарожу кучу детей, — повторила за ним Соня.
— Adieu! — сказал Александр и, когда Соня подала ему ручку, он крепко сжал ее и проговорил несколько трагическим тоном: — Если я не нашел в прекрасном, так найду в дурном.
— Не понимаете вы меня! — сказала ему на это со вздохом Соня.
Александр шибко хлопнул дверьми и ушел.
Через минуту серый рысак пронесся мимо окон, с седоком.
Соня села. На глазах ее навернулись слезы. Это были первые розы, которые она вырвала из своего сердца.
12
Взор героя устремляется в другую сторону
Возвратясь домой, Александр увидел, что дорожный экипаж его был уже вывезен из сарая, а в комнатах он застал Венявина.
— Помилуй, братец, — говорил тот, топорщась, по обыкновению, волосами и руками: — после того приятного вечера… уж именно приятного, за который я тебе душевно благодарен!.. (при этом он пожал у приятеля руку) я захожу к тебе раз, два… дома нет… Сам тоже не присылаешь…
Александр нарочно не присылал и не принимал Венявина. Ему казалось, что тот непременно заметил его унижение в собрании.
— Я сейчас совсем уезжаю, — сказал он, садясь в мрачной позе.
— Как так? А разные эти намерения и планы? — сказал Венявин, изобразив из своей особы удивление.
Александр грустно усмехнулся.
— Какие тут планы! Такие пошлости и гадости пошли!
— Что такое? — спросил Венявин.
— Мать тут все крутит и мутит, — отвечал Александр.
Он был совершенно уверен, что причиной всему была Надежда Павловна.
— Да кого же, какого еще чорта им после этого надобно? Ах, они дураки этакие! свиньи!.. Извини меня, пожалуйста! — вспылил Венявин.
Александр сидел, погруженный в глубокую задумчивость.
— Родители! — начал он как бы сам с собой. — Для собственного своего удовольствия, может-быть, впоследствие выпитой лишней рюмки вина, они родили меня и, по чувству инстинктивной привязанности выкормили… Да это все животные, все самки имеют к своим птенцам, и за это мы должны всю жизнь им повиноваться, уважать их!..
— Именно так! — подтвердил Венявин.
Из угождения приятелю, он не прочь был и повольнодумничать.
— Что ж, неужели она так-таки совершенно и подчинилась матери? — прибавил он с глубокомысленным видом.
— Разумеется!.. Показали ей впереди пряник с сусальным золотом, и побежала за ним.
— Да, вон они, женщины-то! Все они тут, как на ладони! — воскликнул Венявин. — Впрочем, — прибавил он, пожимая плечами: все-таки нельзя их не любить!
Интересно было бы знать, кого этот добряк не любил, начиная с своего черного, с отбитым задом, пуделя до старухи-матери, к которой он каждую вакацию, святки, святую, на последние свои грошишки, приезжал повидаться.