Взбаламученное море

Писемский Алексей Феофилактович

— Рада бы я была, Господи, как! — проговорила, разведя руками, Надежда Павловна. — Да где нынче женихов-то возьмешь! Где они, прах их знает!

— Да хоть бы я!.. Как это вы, сударыня, при женихе, молодом человеке, такие речи говорите! — шутил Яков Назарович.

— Женишься ли уж ты? — сказала ему тоже в шутку Надежда Павловна.

Она была очень дружна с Яковом Назаровичем и постоянно говорила ему «ты».

— Попробуйте только, отдайте! — повторил старый холостяк.

Лицо его начинало краснеть, пот градом выступал на лбу.

Надежда Павловна усмехнулась.

— Не знаю, правду

ли ты говоришь, или шутишь? — произнесла она.

— Какое шучу!.. Давно уж влюблен!

— Слышала это я…

И Надежда Павловна сомнительно покачала головой.

Якова Назаровича точно кто кольнул в спину. Он привскочил с места.

— Так что же? — заговорил он каким-то необыкновенно одушевленным голосом: — состояние, слава богу, у меня есть… Всех бы вас я устроил. Что мне оставаться холостяком-то… Надоели уж эти Миликтрисы-то!..

— Чтобы ни одной их не было; всех вон! — проговорила в раздумье Надежда Павловна.

— Всех прогоню.

— Ой, какой ты смешной! — сказала она, слегка простонав.

Несмотря на шутливы тон, мысль выдать дочь за Якова Назаровича исполнила Надежду Павловну неимоверного восторга: измученная бедностью, она богатство считала единственным счастьем в жизни и, сделавшись от болезни своей неугомонно-нетерпеливою, сказала гостю:

— Ну, так поезжай домой: я переговорю с ней.

— Не может быть!.. Будто! — восклицал толстяк, целуя из восхищения ее костлявую руку, потом расшаркался с ней и вышел в другую комнату.

— Куда же это вы, дедушка? — спросила его Соня.

— Нужно-с, — отвечал он ей с лукавою улыбкой и уехал.

— Милочка, душечка! — говорил он, сидя в карете и делая странные телодвижения: — всю тебя расцелую! Тут ямочка, тут возвышение!.. О, ангельчик!.. — говорил он, нежно целуя пустое место и тыкая пальцем в воздух.

Соня между тем продолжала сидеть на прежнем месте. Мать наконец ее окликнула. Соня перешла к ней и, взяв свою работу, поместилась на обычном своем месте. Разговор между ними начался издалека и как бы случайно склонился на Якова Назаровича.

— Что он у вас мало посидел? — спросила Соня.

— Приедет еще!.. Такой он странный, так удивил меня, отвечала довольно нерешительно Надежда Павловна.

Она никак не предполагала, что дочь сама некоторым образом подготовила объяснение Якова Назаровича.

— А что же?

— Да сватается к тебе!

После этой фразы Надежда Павловна едва перевела дыхание.

Соня тоже вспыхнула.

— Что же вы? — спросила она с улыбкой.

— Что же я могла ему сказать! Ты знаешь, что я в этом случае не только принуждать тебя, но даже советовать считаю себя не в праве.

По суеверной любви своей, Надежда Павловна действительно дала себе слово даже не советовать дочери в этом случае.

Выражение лица у Сони было очень серьезное.

— Конечно, чем терпеть эту вечную нужду и бедность, лучше выходить замуж, — проговорила она.

— Но будешь ли ты его любить?.. Немолод он!

— Я ничего к нему особенного не чувствую, ни любви ни нелюбви, — отвечала Соня.

В это время Надежде Павловне подали ее бульон. Когда она, покушав его и чувствуя себя гораздо лучше, спокойно улеглась, Соня спросила ее:

— Что же он за ответом, стало,

приедет?

— Да!

Соне, по-видимому, хотелось продолжать этот разговор, но только она немного конфузилась.

— Не знаю, что и отвечать ему! — проговорила мать в раздумье.

— Да скажите, что да! — отвечала Соня.

— Хорошо, — произнесла Надежда Павловна протяжно.

Так необдуманно и так ветренно упала для Сони завеса, навсегда отделившая непроницаемой стеной одну половину ее жизни от другой. Соня, кажется, первое слово в жизни услыхала: «О, Господи! Денег нет!». Кругом нее всюду и везде говорили: «Вот женились, ни у того ни у другого ни села ни перегороды. Вот дура, нашла за кого выйти, ни чина ни должности». В самом простом быту какая-нибудь крестьянская девка, которая позвонче других поет, покрасивей, подородней других, поумней и складней на словах, и та пользуется почетом и уважением; а Соня дома, в пансионе, в свете, насколько она успела в него заглянуть, только и видела, что почитается знатность и богатство: за дурами, ее подругами, отвратительными собой, молодежь ухаживала, начальство дарило им книги за успехи в науках. Даже красоте своей Соня, после поступка с ней флигель-адъютанта, перестала давать цену. Об Александре она иногда подумывала; но он был такой еще мальчик: любви его невозможно было придать никакого практического значения!

Вечером приехал Яков Назарович, расфранченный, раздушенный донельзя и в то же время робеющий. Стараясь быть любезным, он был порядочно смешон. Петру Григорьевичу, не бывшему поутру дома, не сочли за нужное и сказать, что произошло в семействе. Впрочем, он, видя дружеское и бесцеремонное обращение Надежды Павловны с Яковом Назаровичем, нисколько тому не удивился, так как и прежде еще в разговорах своих с деревенскими знакомыми, священниками и управляющими он обыкновенно объяснял: «У меня ведь жена министр по уму; с этими, там, директорами и попечителями, так за панибрата и режет!». Сам же он Якова Назаровича всегда называл «ваше превосходительство». В настоящий вечер он только обратил внимание на то, когда Соня отнеслась к Леневу и сказала:

— А что, вы подарите мне лошадей, на которых мы с вами ехали?

— Подарю, подарю, целую четверку!

— А сани a jour у вас будут, как у губернатора?

— У меня уже есть такие, вдвое лучше только!

Соня, разумеется, говорила шутя, хотя в то же время нельзя умолчать, что и эта причина была одною из побудительнейших… Бедная птичка! Она замужество представляла не совсем так, как оно есть, не во всех еще подробностях.

17

Губернская тетёха

Весть о замужестве Соне за Ленева дала Надежде Павловне возможность взять по лавкам в долг всевозможных материй, и только было они со всем этим расклались, как на двор въехала карета. Соня и мать вопросительно посмотрели друг на друга.

Здоровый лакей едва вытащил из кареты потолстевшую, в трауре, барыню, которая, войдя запыхавшись в маленькую переднюю, сейчас же закричала:

— Не могла, тетушка… родная моя!.. Не могла утерпеть!..

— Ах, Аполлинария Матвеевна! — сказала Надежда Павловна, встречая гостью и целуя ее в румяную и пухлую щеку.