Взбаламученное море

Писемский Алексей Феофилактович

— Здравствуй! Садись! — произнес Александр, не переменяя положения и не совсем успокоившимся голосом.

Венявин сел на ближайшее кресло.

— Как у тебя тут чудесно! Точно какая-нибудь таинственная ниша! — говорил он, оглядываясь.

Александр молчал.

— Ну скажи однако, давно ли сюда прибыть изволил?

— Дня три.

— С нею, значит, уже виделся?

Последние слова Венявин произнес, устремляя на приятеля лукаво-добродушный взгляд.

— Разумеется, — отвечал Александр и закинул как бы

в утомлении голову назад.

— В таком случае извольте рассказать, как и что было, продолжал Венявин, самодовольно упирая руки в колени и не спуская с приятеля доброго взгляда.

— А было, — отвечал тот (он все еще не спускал глаз с драпировки, которая не переставала шевелиться): — что я стал к ней в такие отношения, при которых уже пятиться нельзя! — прибавил он с расстановкой.

Венявин даже побледнел.

— Как так?

— Так!

И Александр еще дальше закинул голову назад.

— Она была, — продолжал он, закрывая глаза: — грустна, как падший ангел… Только и молила: «что вы со мной делаете?..» Но я был как бешеный! — прибавил он, сжимая кулаки.

Далее Александр не продолжал и, повернувшись вниз лицом, уткнулся головой в спинку козетки.

— Но где же и когда это было, безумный ты человек! — воскликнул Венявин, сгорая любопытством и удивлением.

— В Захарьине, на постоялом дворе, — отвечал Александр глухим голосом.

Читатель очень хорошо видит, что молодой человек тут лгал безбожно, немилосердно! Но что делать? Это была не ложь, а скорее чересчур разыгравшаяся мечта!

Огонь в камине между тем горел красноватым пламенем. Фантастическому характеру беседы стал несколько подпадать и Венявин: он сидел, как ошеломленный.

— Я всегда боялся одного, — начал он каким-то наставническим голосом: — что ты увлечешься, наделаешь глупостей и погубишь твою даровитую, скажу более, гениальную натуру!

На последнем слове он сделал ударение, как бы говоря непреложнейшую истину.

— Но из чего ты это видишь? — отозвался Александр насмешливо.

— Из всего. И как теперь эта девушка ни прелестна, в чем я нисколько не сомневаюсь, но все-таки ты должен оставить ее.

Александр молчал и не переменял положения.

— А что же с ней после будет? — проговорил он наконец.

О выдуманном им положении он рассуждал, как будто бы это была полнейшая действительность.

Венявин пожал плечами.

— Пускай винит самое себя, — сказал он с мрачным выражением лица.

«Бум!» — раздалось в эту минуту.

Александр взмахнул головою.

— Часы, должно-быть, — заметил Венявин.

В комнате в самом деле пробили полугодовалые часы, заведенные еще рукою покойного старика, и Александру почудился в них его голос. В какой-то непонятной для него самого тоске, он опять прилег. Нервы его были сильно возбуждены.

— Что же однако ты намерен делать? — не отставал

от него Венявин.

— Ничего… Останусь здесь… Напишу матери и женюсь, отвечал Александр.

— И не кончишь курса?

— Конечно.

Венявин схватил себя за голову.

— О, безумие! безумие! — воскликнул он и, очень уж огорченный, встал и отошел к окну.

В комнате воцарилось молчание, и только ходил не то треск, не то шелест, который часто бывает в нежилых, пустых покоях. На горизонте вдали, как бы огромным заревом пожара, показывалось красноватое лицо луны.

— Ты этого, друг любезный, не имеешь права сделать, — бормотал Венявин: — тебя, может-быть, ждет министерский портфель; тебя ждет родина, Александр! Ты перед ней должен будешь дать ответ за себя.

Говоря это, добряк нисколько не льстил. Он был товарищ Александра по гимназии, и теперь они вместе учились в университете. Умненький, красивый собою и получивший несколько светское воспитание, Бакланов решительно казался Венявину каким-то полубогом.

— Господи, Боже мой! — продолжал он в своем углу: — сама девушка, если бы только растолковать ей, не потребовала бы этой жертвы. Женщины рождены на самоотвержение, а не на то, чтобы губить нас.

Александру в это время, перед его умственным оком, представлялось, что Соня уже живет с ним в этом доме, и вот она, в белой блузе, вся блистающая, входит и садится около него на козетке. Он чувствует, как она прикасается к нему теплой грудью и с стыдливым румянцем шепчет ему.

— А что, если она будет матерью? — проговорил он, вдруг оборачивая к приятелю лицо.

У того при этом волосы и уши заходили на черепе.

— И в таком случае ты должен оставить ее, — сказал он, не шевелясь с места.

Ему было слишком тяжело произносить эти суровые приговоры; но что делать! — надобно было спасать приятеля, и спасать еще для блага отечества.

— Хорошо так говорить, — отвечал Александр со вздохом. Семен! — крикнул он.

Тот вошел.

— Одеваться!

— Покажи ты мне ее, я хочу ее видеть! — проговорил Венявин, выходя наконец из угла.

В том, что приятель во всей этой истории прилыгал, он и тени не имел подозрения: он верил в силу и могущество во все стороны.

— Поезжай сегодня в собрание и увидишь, — отвечал Александр.

— В собрание-то, братец, ехать как-то не того… не привык я!

— Поезжай на хоры.

— На хоры еще пожалуй.

Семен в это время принес Бакланову его бальную форму.

— Какой ведь, чертенок, стройненький, — говорил Венявин, когда Александр затягивал ремнем свои мундирные брюки. — А воротник, брат, чудный. Чудо как вышит! — любовался он.

Все, что принадлежало Александру, Венявину казалось необыкновенно каким-то прекрасным.

— Ну, так прощай! Зайду к матери и явлюсь, — сказал он.