Взгляд на жизнь с другой стороны

Борисов Дан

Детский сад здесь был рангом повыше, чем на Самотёке, но мне тут не нравилось. Судите сами: я совершенно не помню, чем нас кормили в старом детском саду, значит, кормили чем-то хорошим, вполне приемлемым, а здесь постоянно давали отвратительное блюдо под страшным названием «рагу». Крупно порезанные и плохо почищенные овощи, небрежно сваренные в одном котле. Особенно отвращали морковные шкурки с черными полосками. Но самым неприятным для меня было кипяченое молоко с застарелыми пенками. Эти пенки вызывали у меня омерзение, как будто сопли в стакане. Одна из тёток решила меня всё-таки заставить выпить эту дрянь. Эта эсесовка встала вплотную возле меня и сказала, что не уйдет пока я не выпью. Я начал пить, но как только пенки попали

мне в рот, я выблевал весь обед прямо на неё.

От нашего дома до детского сада меня чаще всего водили пешком через Ленинградский парк (бывшее Всесвятское кладбище). Помню, подобрал я как-то по дороге старую пружину и, пока шли, накрутил её на палец. Палец опух – снимали пружину в медпункте с вазелином. Мать опоздала на работу. Но иногда мне везло, меня подвозил на ЗИМе сосед генерал вместе со своей внучкой, а моей детсадовской подружкой Иришкой.

Еще помню. Идем мы с матерью домой. Хороший солнечный вечер. Сразу из парка заходим в мясной магазин. Хороший магазин, большой, народу никого. Там вообще бывало мало народу из-за почти постоянной пустоты на прилавках, а хороший кусок мяса можно было купить только особым способом. Нужно было кивать и хитро подмигивать мяснику, тогда он доставал что-то из-под прилавка, сразу завертывал и говорил, сколько платить. Мать всё это проделала, и мы пошли в кассу. Мать получила сдачу «новыми» деньгами и показывала бумажки мне. Я радовался вместе с ней, хотя и не понимал разницы.

Кстати, анекдот про мясной магазин.

Покупатель спрашивает у продавца:

– У вас мяса нет?

Продавец:

– Разуй глаза! У нас рыбы нет! А мяса нет – напротив.

В те поры это было, конечно, преувеличением. Рыбы особенно было много разной и дешевой. И еще, почему-то в рыбных отделах огромными конусами всегда лежали коричневые маслины.

Что касается магазинов, то мне гораздо больше нравился Гастроном на углу нашего дома. Там очень вкусно пахло молоком и соком. Самое притягательное место – мокрый прилавок с перевернутыми конусами соковой наливайки. Три конуса – яблочный, виноградный и томатный. Для томатного – стаканчик с солью и ложечка. А еще молочный коктейль, но тот был не всегда, часто ломался миксер. В молочном отделе напротив покупали только масло, сыр и сметану, потому что молоко и кефир нам приносили домой. Утром нужно было выставить за дверь пустые бутылки. Через некоторое время – дзынь, звонок. Даешь деньги, забираешь молоко.

Однажды летом мы с сестрой остались дома одни. В холодильнике видимо было пусто, и мать оставила сестре денег, чтобы мы поели в столовой. Столовка была через улицу, на углу. Поели, а вечером дома я долго расхваливал котлеты с пюре и красным соусом. Мать обиделась.

Может показаться странным, но мне долго нравился запах общественных столовок и, мягко выражаясь, непритязательная еда в них.

Перед школой меня увезли на лето к дедушке с бабушкой в Тулу. До этого я был там и совсем маленьким с голой попой, и потом года в три (в широченных штанах, а ля Тарас Бульба я сфотографирован возле калитки). Но я этого всего не помнил и приехал туда как в первый раз.

Здесь, в отличие от Москвы, всё было просто и широко. Низенькие дома по улице открыли для меня широченное небо. Деревья мне не казались большими, но улица в моих глазах не уступала по простору московским проспектам. Я недавно побывал там, остановился возле дома. Асфальта как не было, так и нет, но встречная машина объехала бы меня с трудом – улица съёжилась. Дом тоже стал каким-то маленьким, хотя появилась вторая калитка, и теперь он разделен надвое.

В наше время забор был дощатый с крышечкой, заподлицо с домом. Благодаря тому, что соседский забор выдавался от нашего метров на пять, перед домом образовался небольшой палисад, где росли три американских клена.

Сам дом кирпичный, оштукатуренный и побеленный, выглядывал на улицу тремя окошками с голубыми рамами. Ворот не было, хватало большой калитки, достаточной для того, чтобы в неё прошла корова. За калиткой вдоль дома шел мощеный кирпичом дворик. Сзади к дому примыкал сарай, за ним виднелись остатки копны сена от ликвидированной Хрущевым коровы. Приватные коровы тогда мешали строительству коммунизма. Рыжая корова Зорька ушла куда-то в «закрома родины», а запах молока и коровьего тепла остался на многие годы.

Входя со двора в дом, мы попадали в теплые сени, где запах молока и яблок смешивался с керосиновым перегаром от двух керосинок, на которых готовили еду. Здесь же стоял стол для будничной трапезы, справа от него был люк в подвал, а слева – дверь в основную часть дома. В доме слева была теплая кухня с печкой, бабушка там пекла пироги, иногда пряла шерсть для теплых носков; дядя Коля тут выкладывал горку табаку на столе и заряжал свои папиросы специальной машинкой. Напротив кухни, в маленькой комнате дядя Коля жил со своей женой и сыном Володей. Володя был старше меня года на два, тихий и странный, благодаря чему разница в возрасте не очень ощущалась.

Слева за печкой в темной комнатке спали дед с бабушкой. А дальше была зала (это слово в мужском роде никогда не произносилось). В левом углу этой залы жил Бог за белыми кружевными занавесками. Бог был веселый с рюмкой в руке / Гораздо позже я узнал, что это называется Спас в силах/и очень гармонировал с застольем в зале, когда приезжали родители, а так же со старинным буфетом со стёклами. Бабушка иногда убиралась в его хозяйстве, кроме неё к нему никто не подходил. Да и у неё с Богом отношения были своеобразные: когда я спрашивал, она говорила, что это человек, который ходит между людьми, расспрашивает об их заботах, жалеет их. И еще почему-то тут же вспоминается её выражение: «Не дай Бог брать – дай Бог давать».

Справа из залы за портьерой вход в маленькую комнату, где спал я и мой двоюродный брат Юрка, на год меня младше, которого тоже сдавали на лето бабушке.

За первое же лето в Туле я сильно одичал, по мнению родителей. Я здорово отвык от Москвы. Мы подъезжали к дому почему-то с задней стороны двора мимо помойки. Я высунулся в окно такси и обрадовано произнес: «Ура! Вот она наша помоечка!» Потом надо мной долго смеялись. Радость от приезда в Москву быстро прошла, здесь было гораздо скучнее, единственное, что взбадривало, это ожидаемый в скорости переход на новый этап жизни, в школу.

5. Школа

В первой главе я назвал этот период своей жизни серым не только по цвету школьной формы, а по главному назначению школы – выкрасить твою жизнь в унылый серый цвет, построить тебя и усреднить со всеми остальными. В принципе, взрослые это делают с детьми с самого начала детской жизни, но первоначально этим занимаются дилетанты – родители, а в школе за нас уже берутся профессионалы. В эти годы яркие жизненные моменты появляются не благодаря школе, а вопреки ей.

Долгое время воспоминания о школе вызывали во мне стойкое чувство омерзения, сейчас это прошло. Либо я перескочил какой-то порог добра и зла, либо за давностью лет, мне всё это стало безразлично. А, может быть, с годами я всё же выработал в себе отстраненность от событий? Как будто бы это всё происходило не со мной.

Стремление начать ходить в школу вполне естественно. Поступление в школу – это определенный этап взросления, от которого ждешь какого-то нового понимания жизни, нового её качества. Потом точно так же хочется поскорее окончить эту школу, окончить институт, вступить в партию (устаревшее), жениться, стать отцом, стать директором и вообще, самым главным. Но каждый раз наступление этого нового, казалось бы, этапа вызывает чувство разочарования. Никогда это не приносит счастья.