Взгляд на жизнь с другой стороны
Шрифт:
С Натальей Яковлевной у меня, правда, однажды случился скандал. Я не помню, что я такого сделал, но она накричала на меня во время урока, потребовала дневник и попросила удалиться из класса. Может быть, у неё были неприятности, кто-то обидел её до этого или со здоровьем что-то, но даже взрослому, опытному человеку трудно распознать такие вещи, а я был школьником. Я встал и, проходя мимо учительского стола, не глядя, швырнул дневник. Это окончательно вывело бедную Наталью Яковлевну из себя. Она убежала из класса сама.
Потом начались разборки. Меня отлучили от школы (к сожалению, не больше, чем на день), назначили расширенный педсовет с участием всего
ОВ: Такое серьезное дело! А? Ты должен был ночь не спать!…
Я: Вот всю ночь и ворочался, а под утро заснул… и вот… проспал.
Смеялись все, даже ОВ. Концовка обвинительной речи получилась скомканной. Предоставили слово ученикам. Хоть бы кто меня поругал – совсем наоборот. В воздухе образовалась неясная, но явно ощутимая неловкость.
Тогда встала Наталья Яковлевна, подошла ко мне и извинилась, сказала, что была не права и проч. Мне оставалось лишь сделать то же самое. Мы оба чуть было не плакали.
Такие вот прекрасные моменты бывают в жизни.
Любимой учительницей Шики стала Светлана Евгеньевна (подпольная кличка – Тётя Света), учительница математики. Она пришла в школу вместе с Шикой, первого сентября, сразу из института. Молодая шикарная блондинка совершенно не гармонировала с математикой. Она носила сильно декольтированные кофточки и клешеныеюбки. Когда она поворачивалась к доске, её юбка совершала доворот градусов на сорок пять-шестьдесят, потом плавно возвращалась на место, щекоча, наверно, её точеные ножки. При этом, она еще встряхивала своими золотыми кудряшками. В классе стояла тишина, только девчонки перешептывались. Вот с этого времени Шика и полюбил первую парту, верней, первый стол, потому что парт к тому времени уже не было. Как только Тётя Света садилась на своё место, Шика вперивался в неё глазами и плавно начинал смещаться вперед, почти утыкаясь носом в разрез её грудей.
Пробыла у нас Тётя Света недолго. То ли от Шикиных взглядов, то ли от чего другого, у неё быстро начал расти живот, и к Новому году она ушла в декрет.
Пришел новый математик Роман Иванович Колосков. Милейшая личность. Не многих своих учителей я вспоминаю с такой теплотой, но внешность у него была пречуднейшая. Есть мнение о внешности – как будто бы в зародышевом состоянии мы проходим предыдущие этапы развития.
Человеческий эмбрион похож то на рыбу, то еще на кого-то, но есть люди, у которых предыдущая животная жизнь просто сквозит во внешнем облике. Готов поклясться, что Роман Иванович долго был сурком или сусликом. Когда он увлекался объяснением урока, он складывал по-сурочьи руки на груди, задирал свою лысую голову и блаженно улыбался, выставляя на всеобщее обозрение два больших передних зуба. При этом он был совершенно косым, поэтому, чтобы рассмотреть что-либо повнимательней, он смешно поворачивал голову в сторону и глядел одним глазом. Милейший человек, одним словом.
У Романа Ивановича было еще одно огромное достоинство – до нас он никогда не работал в школе. Он пришел к нам из
Впрочем, не все, кто пришел в школу со стороны, хороши. Например, физичка наша пришла из какого военного НИИ, по-моему, с Алмаза, но лучше б не приходила. Она не была плохой, она была просто никакая. Это, конечно, не редкость, «никаких» учителей было много, но, что интересно? сразу три нерядовых учителя у меня были по самому нелюбимому мною предмету, по математике, и лишь одна Наталья Яковлевна по литературе.
Первое января 1971 года мне запомнилось. Это очень редко бывает, потому что запоминаются хорошо только события, выходящие из ряда вон, а праздники с их застольями, как и будни, в основном, похожи один на другой.
В тот день я вышел из дома, когда уже начинало темнеть. Меня попросил прийти к нему Мартышка, с которым мы путешествовали по Волге. Тогда мы с ним часто общались, играя в хоккей в дворовой команде. Я лично играл очень мало, хотя и получил за этот сезон золотую медаль. Вообще, это была не игра, а халтура, хорошо, если на игру собиралась одна пятерка и пара человек запасных. Играли на дрянных открытых площадках. Защитные приспособления мы одевали полностью, а форма была у кого какая. Но у нас был кукиш в кармане – в команде были два действительно хороших хоккеиста. Это были Лютик из параллельного класса и Мартышка на класс младше.
Лютик тренировался в ЦСКА, был крупным, мощным игроком, он летал по площадке как боевая машина, противник его как огня боялся, особенно после того, как на одной из игр он покалечил вратаря. Он собственно был не виноват, но у Быстрова, так же как и у Тарасова, большое внимание уделялось силовой подготовке. Щелчок у Лютика был убийственный. У меня этот момент до сих пор перед глазами. Лютик получил пас, размахнулся и ударил низом от синей линии. Вратарь противника неловко выставил клюшку вперед. Шайба от клюшки влетела ему под маску. Парень упал без движения. Когда мы подъехали, на льду уже появился ручеек крови. Вратаря унесли, а зубы его остались на льду рядом с шайбой.
Мартышка играл совершенно по-другому. Его игра не была красивой. Он сам был маленький ростом, кривоногий и на год младше. Он играл за свой год в Динамо. Отдавать ему пас не хотелось – после этого можно было попрощаться с шайбой, он наклонялся ко льду, как будто хотел шайбу схватить еще и зубами и начинал пробираться в сторону чужих ворот, не обращая внимание на защитников, и что более печально – на партнеров. И что самое удивительное, часто ему удавалось прорваться и даже забить.
Вот этот самый Мартышка и позвал меня к себе. Он жил в желтой хрущебе у Песчаной площади вдвоем с матерью, которая в данный момент была на работе. Она работала метрдотелем в гостинице Россия. Собственно, это обстоятельство я выяснил, уже придя к нему и усевшись на кухне. Мартышка выставил на стол две бутылки польского меда – это был такой двадцатиградусный, очень вкусный напиток из натурального меда. Это было богато, но объяснимо.