Взгляд на жизнь с другой стороны

Борисов Дан

6. Похороны детства

Помню очень веселый вечер, закончившийся очень печально. Мы тогда своей развеселой компанией с девчонками ходили в сад Эрмитаж. В театр Миниатюр. Домой шли пешком, хотя это и не так близко (пять остановок на метро, плюс вся Новопесчаная улица). Вернулся я домой, как говорится, усталый, но веселый.

Войдя в квартиру, я сразу почувствовал неладное и действительно, пока я снимал ботинки, сестра, подошла ко мне с каким-то странным, удивленным и то ли серьёзным, то ли восхищенным лицом и торжественно сообщила, что умерла бабушка.

Теперь я понимаю, что это выражение лица не было бесчувственным, оно было бессознательным выражением

непонимания и неприятия смерти и, в то же время некоторого любопытства. Кстати, я думаю, столь же глупое лицо было у меня самого, когда мы на следующий день входили уже в тульский дом. На лице у меня была улыбка встречи с любимыми родственниками, когда я открыл дверь и увидел деда. Но дед, вроде бы и не видя меня, прошел мимо и обнялся с матерью. Они громко зарыдали, а я остался один посреди сеней, не зная, что мне дальше делать. Представляю, как менялось в это время моё лицо.

В доме уже собрались родственники, в том числе и достаточно дальние, которых я не знал или не обращал на них внимания раньше. Особенно мне тогда запомнилась материна крёстная. Я и сейчас не знаю, как её зовут, все называли её просто Крёстная. Она и на этих и на последующих похоронах была очень активна. Ей тогда уже было за девяносто, но это была шустрая маленькая богомолка (я её всегда видел только в черном). Она всех знала и за всех молила Бога. Меня она называла «Андрик». Очень она расстроилась, узнав, что я не крещеный: как же так, говорит, грех то… а я, дескать, каждый раз на тебя за здравие подаю, как за крещеную душу. Потом выяснилось, что грех не велик и, что его легко отмаливать по ходу, даже если продолжать просить за меня и дальше. Она совершенно успокоилась и даже повеселела. Похороны для неё, вообще были делом привычным. Она привела двух монашек, которые всю ночь читали над усопшей.

Рано утром, еще по-темному, вынесли гроб и повезли в церковь. Для меня всегда церковные обычаи казались, мягко выражаясь странными. И в тот раз я очень удивился, что служба, начавшаяся в восемь утра, называлась обедней. Служба длилась долго. В какой-то момент мы с дедом вышли по малой нужде. Стояли рядом. Дед писал кровью – на белом снегу осталось ярко-красное пятно. Дело в том, что у деда был рак мочевого пузыря и всего за неделю до этого он вернулся из Обнинска, где ему делали облучение опухоли. Мы потихоньку готовились к смерти деда, но умерла бабушка, совершенно неожиданно. Она легла в больницу подлечить больное колено и вдруг умерла, врачи сказали – тромб.

Это были мои первые похороны близкого человека. Всё происходило в легком тумане, частью из-за того, что, как и все, я периодически пил водку. Тульский завод тогда выпускал очень поганый напиток. На помин мы купили ящик или больше водки в бутылках с этикеткой под бересту и названием Российская. Такое впечатление, что воду для этой водки брали из болота. Считается, что поминки дают облегчение, но тот раз я этого не заметил. Дядя Саша под действием алкоголя сидел на кухне мрачный и говорил гадости, например, он сообщил, что в мертвом теле жизни нет и потому оно называется – труп. Он повторил это несколько раз, и от этого было противно. Как можно назвать тело умершей матери трупом? До сих пор не понимаю.

Больше всех напился сосед напротив – старик Хомяков. В какой-то момент он заснул за столом и опрокинулся назад вместе со стулом. От удара об пол из его карманов выпали пирожки и котлеты, стибренные им со стола.

Мой дед был очень грустным, но пытался храбриться. Он говорил, что летом будет вставать рано и ходить за грибами, и что его грибы

никто не успеет собрать. До грибов он не дожил. Он умер той же весной. Умер в той же больнице и тоже от оторвавшегося тромба. Можно сказать, что ему повезло – он миновал мучительную раковую агонию. Смерть от тромба мгновенна.

С похоронами все повторилось почти один в один. Когда дед лежал в открытом гробу в церкви, подошла старушка, покачала головой и сказала: «Надо же… какой хороший человек умер». Я стоял рядом с гробом и думал о том же. Лицо деда в гробу почти не изменилось, а если и изменилось чуть-чуть, то в лучшую сторону. На опыте предыдущих похорон, я был уверен, что изменения должны быть значительно большими.

Вместе с дедом умер существенный пласт моей прежней жизни. Жизненные изменения, и без того наметившиеся естественным своим порядком, стали необратимыми. В Тулу после этого я заезжал только на похороны дядьев, которые последовали скоро, через год-два, и еще несколько раз, в основном проездом.

Мать с дядьями быстро продали дом. Тысяч за семь-восемь. Во всяком случае, материной доли хватило на то, чтобы внести первый взнос в кооператив и уже осенью мы переехали в новую квартиру в Бескудниково. Из вещей взяли на память кое-что из посуды и бабушкину икону. Вот собственно и всё. По-настоящему, остается с нами только память.

7. Борьба за мир

Есенин по поводу этого возраста сказал: «Мы все в эти годы любили, а значит любили и нас». На нас в то время просто нападали девочки из классов помладше. Мы иногда гуляли с ними в березовой роще.

Где-то рядом, возле нынешнего метро Полежаевская была у меня девочка, эта была не из младших классов, она училась где-то в медучилище. Помню, мы с ней чем-то развлекались в её комнате и вдруг… приходят родители. И ничего, я ушел уже поздно вечером, так и не увидев их.

Там девочки, тут девочки. Вы спросите, а как же первая любовь? Та самая Скво? Это может показаться несколько противоречивым, но я продолжал её любить, так же преданно и чисто.

В старших классах у нас был предмет – начальная военная подготовка. Вел этот предмет Черный полковник, вообще-то отставной капраз, но тогда в связи с событиями в Греции по телевидению клеймили позором черных полковников, а наш носил черный морской мундир, ну и прицепилось к нему. Это был добрейшей души человек, и мы на его занятиях прекрасно проводили время, разбирая АКээМы и бросая учебные гранаты. Он же вел во всех классах обязательный курс ГО. Время было суровое – ядерной войны ждали со дня на день. У нас в стране, правда, никогда к этому не относились так серьёзно, как в стане наиболее вероятного противника. У нас пели песенки:

Трактор в поле дыр-дыр-дыр.

Все мы боремся за мир.

Между девятым и десятым классами, летом Черный полковник привез нас в Таманскую дивизию на недельные сборы. Первое, что запомнилось в казарме это совершенно неповторимый и до невозможности устойчивый, смешанный с чем-то сладким, запах прелых портянок.

Это была образцовая гвардейская дивизия. Нас поселили в трехэтажной казарме со спальным помещением раза в три меньше, чем в Суворовском училище. Под окнами было хорошее футбольное поле и плац. Черный полковник, которого мы к тому времени повысили в чине и стали называть Канарисом, жил с нами, но был только наблюдателем, для непосредственного командования нам выделили двух курсантов: один командовал взводом красных (класс «а»), второй взводом синих (наш класс «б»). В каких-то полях мы окапывались, а потом штурмовали укрепления вражеского взвода. Курсанты при этом забрасывали нас взрывпакетами. Весело было.