Взгляд с окраины рая
Шрифт:
Седов, наконец, сообразил, что находится на поляне не один: рядом, тоже оглушенный ядовитым ароматом, сидел, прислонившись спиной к синему стволу, уже знакомый колонист. Как его там звали? Да, Филиппов. Живой.
Колонист механически мотал головой, пытаясь сбросить оцепенение, но держался неплохо - а ведь судя по показаниям индикатора, он уже давно должен был корчиться в судорогах агонии или застыть неподвижным телом. Товарищ по несчастью оказался крепким орешком. Как ему удалось очнуться - тоже помог адаптер или какой-то особый иммунитет, Седов мог только предполагать.
Интересно,
Валерий впервые за долгие годы почувствовал, что такое полное ментальное экранирование. Синий кошмар глушил любую меслеграмму, любой мыслеобраз. Седову казалось, что он одновременно оглох и онемел: ему, супер-переводчику, способному поболтать с блуждающим где-то там на просторах Вселенной энергоном, не удавалось почувствовать даже эмофон сидящего рядом человека. Черно-синий лес одурманивал пленников, усыплял, пытаясь высосать из них жизненную силу.
– А вот хрен тебе, - буркнул Седов, условным кодом активируя многослойные защитные барьеры, созданные когда-то золотой чашей Раваны. Кто бы мог подумать, что ему придется воспользоваться артефактом Предтеч против каких-то кустарников и деревьев! Подавленный ментальной немотой, дипломат даже не сразу среагировал на обращенную к нему звуковую речь.
– Эй, парень, ты что, оглох?
– спросил Филиппов. В лесу он, казалось, уже почувствовал себя своим - оживился, насторожился, подобрался. Седову почудилось, что колонист тоже настойчиво пытается прощупать мыслефон леса. Он даже хотел сказать товарищу по несчастью, что занятие это совершенно безнадежное, но сразу же передумал - пусть тот убедится сам.
Реакция Филиппова не заставила себя ждать.
– Однако, крутые ребята!
– хмуро пробормотал колонист, адресуясь неизвестно к кому, и. вытащив из кармана куртки нож, поднес к лицу.
Валерий, с недоумением наблюдавший за действиями колониста, наконец, понял, откуда взялись необычные мелкие шрамы на его лице: сделав на щеке небольшой надрез, Филиппов смочил в крови кончики пальцев и потянулся к стволу ближайшего дерева, потом еще одного и еще нескольких. После прикосновения к черной коре совершенно чистые без единого пятнышка крови пальцы вновь возвращались к надрезу, а затем тот на глазах стягивался, оставляя характерную метку. Перехватив взгляд оцепенело наблюдавшего за варварским ритуалом землянина, колонист хитро подмигнул:
– Но и ты, брат, силен! Чтобы неподготовленный чужак так хорошо держался в лесу голодного о'кхнейра, первый раз такое вижу!
– Чего тут держаться, - угрюмо пробормотал Валерий.
– Не съедят же меня эти твои дружки, - он брезгливо кивнул на сине-черные стволы деревьев, которые, вкусив человеческой крови, зашевелили ветками, бесшумно зашумели, словно пытаясь что-то сказать щедрому кормильцу.
– Они бы и съели, если б смогли, - бодренько объяснил Филиппов.
– А раз не едят, значит,
Похвала почти незнакомого человека, пусть и не совсем заслуженная, почему-то взбодрила, заставила встряхнуться. К тому же, с началом филипповского ритуала давление синего леса ощутимо ослабло, стало терпимее.
– Может и мне так попробовать?
– спросил Валерий, кивнув на окровавленные пальцы, которыми колонист подкармливал очередной ствол.
– А отчего не попробовать, попробуй, - охотно согласился Филиппов.
– Хуже не будет. А если и будет, то не нам. Может даже, чего и выйдет. И мне полегче - кровь, знаешь ли, не водица. Хоть и нужно чуток отдать, а все одно жаль. Личико-то не боишься попортить? Дипломат все ж таки, вывеска солидная нужна.
– Как-нибудь, - буркнул Седов, не вдаваясь в объяснения. Любой из филипповских шрамов опытный косметолог убрал бы за несколько секунд без всяких операций. Простейшее дело. Это ведь не пересадка личности или обмен тел, которые ему, Седову, уже довелось пережить. Да и ему ли, взрослому человеку, мужчине, бояться шрамов? Когда-то, в детстве, Валерий о них мечтал. Да и нечего ему было бояться сейчас - какие шрамы могут остаться на теле метаморфа? Валерий усмехнулся, вспомнив глупые детские страхи.
– Такие штуки, брат, просто так не снимаются, - как будто прочитав его мысли, отозвался Филиппов.
Валерию сначала почудилась насмешка, но нет - колонист говорил серьезно, с оттенком назидательности, словно объяснял несмышленому ребенку всем известные истины.
– Шрамы - знаки родства. Да ты потом и сам не захочешь - если, конечно, из этого что-то выйдет.
Седов пожал плечами - он не загадывал так далеко. Взяв протянутый Филипповым нож, он машинально протер лезвие рукавом и сделал небольшой надрез на подбородке. Потом смочил кровью пальцы и протянул к ближайшему стволу.
Прикосновение отозвалось странным трепетом, единением, восторгом. Седов в одночасье как будто бы почувствовал себя лесом, но не чужим и опасным, а сытым, мирным и счастливым. Резко активизировался эмофон, притягательный, заманчивый, но вот только словно бы не совсем естественный, чуть фальшивый. Одно дерево, еще одно. Еще надрез, еще один. Четвертого ему сделать не удалось - Филиппов отобрал у Валерия нож:
– Эк ты зверюге приглянулся. Не увлекайся, однако, - сказал он.
– Сейчас остановись и послушай. Ты, похоже, сумеешь услышать.
Валерий кивнул, испытывая смутное сожаление, потом опомнился - жадные деревья каким-то образом сумели завлечь его, подчинить, стараясь продлить процесс "кормежки". Но все вокруг сейчас изменилось. Он прикрыл глаза, вслушиваясь в эмофон, и невольно вздрогнул. Лес больше не казался мертвым и пустым, он был полон говорящих образов, звуков и запахов. Больше того, барьер, глушивший связь, почти совершенно исчез.
– Хорошая кровь! О'кхнейр признал тебя своим, - удивленно сказал Филиппов. В голосе его звучало странное удовлетворение.
– Ну, теперь мы им покажем, чертовым жабам!