Взлет и падение "красного Бонапарта". Трагическая судьба маршала Тухачевского
Шрифт:
Обоюдоострые аргументы
Конечно, Хрущеву, придя к власти, следовало бы все следственные дела уничтожить. Но, по-видимому, он был не настолько прозорлив. В последнее время информация, содержащаяся в этих строго охраняемых папках, все-таки стала просачиваться на поверхность. Так, были опубликованы показания Тухачевского на следствии — не заранее заготовленные, залитые кровью листки, на которых дрожащей рукой выведена подпись, как представляется по рассказам о том жутком времени. Со страницы на страницу кочует леденящее душу заключение Центральной судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны СССР от 28 июня 1956 г. «…B пятнах и мазках на листках 165, 166 дела № 967 581
Анализируя эти тексты, надо еще и учитывать ситуацию. Например, Фельдман пишет следователю Ушакову: «Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго».
Ну, и что это значит? Это вполне может значить, что подследственный не владел формой — не знал, как надо начинать и заканчивать заявления. А самое главное ведь — не в начале и конце, а в середине. Существенная часть, фактура — ее он как писал, «по собственному усмотрению» или под диктовку?
Еще пример. Цитируем Ю. Кантор:
«Уже «обработанные» следователями (за один день! — Авт.),военные подписывали любую ахинею и как закодированные повторяли на допросах требуемые формулировки. Трудно представить, чтобы находящийся в здравом рассудке человек облекал мысли в подобную форму. Эти агрессивно-косноязычные клише предписаны правилами игры.
Вечером 25 мая Тухачевский написал Ежову заявление:
«Народному комиссару внутренних дел Н. И. Ежову.
Будучи арестован 22-го мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня, 26-го мая заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников и ни одного факта и документа…»
Опять же и здесь возможны разные варианты. Либо сломленный пытками арестант покорно пишет все, что велит следователь. Либо арестант, не избитый и не сломленный, понял, что запираться бессмысленно, и имеет место примерно такой диалог.
— Пишите заявление, — говорит следователь.
— На чье имя?
— Народного комиссара внутренних дел.
Арестант некоторое время сидит в недоумении над листом бумаги. Голова работает не слишком, да и тюремная канцелярщина отличается от военной.
— Знаете… никогда не приходилось писать такого рода документы…
— Хорошо, — кивает следователь, который безумно от всего этого устал, у него ведь не один подследственный. — Пишите. «Будучи арестован 22-го мая…»».
Если бы опубликовали подлинные следственные дела самого маршала и еще двух-трех десятков осужденных по делу о военном заговоре, думаем, это изрядно скорректировало бы наши представления о том времени. Впрочем, основные показания Тухачевского опубликованы. Из них, в общем-то, все ясно. Кстати, там нет никакой
Что же касается «незаконных методов ведения следствия», то у всех арестованных были как минимум две возможности о них заявить. Первая — при встрече с прокурором накануне процесса. Вторая — на самом процессе открыто отказаться от «выбитых» показаний и заявить о своей невиновности. Тем более что членами суда были не юристы, а военные, их вчерашние товарищи.
9 июня Тухачевского допрашивают помощник главного военного прокурора Суббоцкий и прокурор Союза ССР Вышинский. Он подписывает протокол.
«Свои показания, данные на предварительном следствии о своем руководящем участии в военно-троцкистском заговоре, о своих связях с немцами, о своем участии в прошлом в различных антисоветских группировках, я полностью подтверждаю. Я признаю себя виновным в том, что я сообщил германской разведке секретные сведения, касающиеся обороны СССР. Я подтверждаю также свои связи с Троцким и Домбалем.
Задачи военного заговора состояли в проведении указаний троцкистов и правых, направленных к свержению советской власти. Я виновен также в подготовке поражения Красной Армии и СССР в войне, т. е. в совершении государственной измены. Мною был разработан план организации поражения в войне… Я признаю себя виновным в том, что я фактически после 1932 г. был агентом германской разведки. Также я виновен в контрреволюционных связях с Енукидзе в составе военнотроцкистского заговора. Кроме меня, были Якир, Уборевич, Эйдеман, Фельдман, С. С. Каменев и Гамарник. Близок к нему был и Примаков.
Никаких претензий к следствию я не имею.
51
Цит. по: Кантор Ю.Война и мир Михаила Тухачевского. С. 406–407.
На суде — вы помните, что за характер был у этого человека, как он не спускал ни одной несправедливости по отношению к себе? — так вот: на суде он тоже ни о чем подобном не заявил.
Ни в разговоре с прокурором, ни на суде ни один из подсудимых не заявил, что признание вырвано у него пытками, хотя судьями были их собственные товарищи-генералы, люди не пугливые и не смиренные. Или кто-то полагает, что тот же Буденный, узнав, что подсудимых заставили под пыткой оговорить себя, смолчал бы? Да он бы всю страну на уши поставил, а от НКВД не то что камня на камне — щебенки бы не осталось! А их там было таких — восемь…
Так что нет ни малейших оснований предполагать, что они оговаривали себя. А почему те, кого били на следствии — если такое в самом деле имело место, — не предъявляли претензий по поводу собственно избиений? Так это же очень просто! Для них это было нормально. Генералы Гражданской войны, они привыкли к тому, что на допросах бьют. В самом деле, а что тут такого?
Глава 15
ТАНЦЫ НА ПРОВОЛОКЕ
Из всех разновидностей заговоров самый опасный — военный. Люди в погонах решительны, у них нет присущего штатским страха перед пролитием крови, под началом они имеют тысячи, а то и десятки тысяч вооруженных людей, которых можно поднять по приказу.
Основные заговорщики были арестованы — но опасность не отступила, наоборот, черная туча нависла еще ниже. Одни заговорщики, как Тухачевский, не говорили ничего больше того, что и так было известно следствию, другие, как Примаков, называли все новые и новые имена, всех подряд — позднее на процессе он будет утверждать, что в заговоре участвовало около тысячи человек. Так что по-прежнему оставалось неясным самое главное — кто остался на свободе?
Между тем надо было сыграть наверняка и без репетиций — ошибка слишком дорого стоила.