Взорвать «Аврору»
Шрифт:
К этому времени толпа на набережной уже билась в истерике. Женщины дружно визжали, мужчины прикрывали своими телами жен и детей, дети отчаянно плакали. Елена рвалась к Владимиру, но на ее руках повисли сразу двое чекистов…
Услышал выстрел на набережной и ГПУшник, стоявший на пристани напротив лодки с рыбаком. Чекист не спеша вынул из кобуры наган и прицелился…
– Господи Иисусе, – только и успел прошептать побелевшими губами рыбак. – За что?
Грянул выстрел, и лодочник кулем повалился в Неву. Четверо чекистов тем временем втаскивали в
Как Даша очутилась рядом с Владимиром, она потом не могла вспомнить, как ни пыталась. Просто сбила его с ног, повалила на холодный мокрый асфальт, закрыла своим телом и, плача, повторяла одну только фразу:
– Ну все, все, миленький, все, не надо, не надо, все…
Паника на набережной продолжалась. Слышались вопли «Троцкисты вождей убивают!», «Теракт!», «Держите их!» Начальник охраны почти силой затолкал своих подопечных в автомобиль, и тот задним ходом тронулся с места. Перед тем как сесть в машину, Сталин отыскал взглядом в толпе белого как мел Мессинга:
– Разберешься…
– Так точно, товарищ Сталин, – пролепетал тот, козыряя.
Когда к Владимиру вернулось сознание, он не сразу понял, почему над ним склонилась медсестра. А когда увидел, что это – Даша, не обманная, настоящая Даша, то даже не удивился. Он так долго искал ее, что она должна, обязана была рано или поздно появиться – и она появилась.
– Это ты? – спросил он недвигающимися губами.
Двое ГПУшников почему-то подбежали к Даше, помогли ей подняться, потом скрутили Владимиру руки. Он не сопротивлялся. Когда его уводили, он все оглядывался, ища ее, но кругом было столько народу, что найти ее в толпе было уже невозможно.
Набережная опустела. Чекисты, матерясь сквозь зубы, гнали прочь перепуганных людей. На Неве волны поднимали и опускали пустую лодку с брошенными веслами.
У парапета сидела на корточках рыдающая Елена. По ее щекам стекали две черные дорожки размазанной туши. Издали на нее тяжело смотрел бледный, жадно вдыхавший дым папиросы Мессинг.
15 ноября 1927 года на перроне Витебского вокзала Ленинграда царила обычная суета. Двое молодых рабочих, переругиваясь вполголоса, осторожно снимали с металлических конструкций под куполом перрона большое красное полотнище с надписью «Да здравствует десятая годовщина Октябрьской революции!» В сторонке, смеясь, курили носильщики, облаченные в форменные куртки.
Вдалеке показался очередной поезд. Вокзальное радио объявило: «Граждане встречающие, международный курьерский поезд по маршруту Рига – Ленинград прибывает на второй путь ко второй платформе». Следом в репродукторе бравурно ударил марш в исполнении духового оркестра. Носильщики дружно, как по команде, бросили папиросы и потянулись на перрон, встречать международный экспресс.
Пассажиров, которые выходили из вагонов, было совсем не много. В этом поезде ездили разве что представители дипломатических миссий да латвийские бизнесмены, имевшие
Среди встречающих на перроне были и два совершенно одинаковых крепыша в серых кепках и серых пальто. Переглянувшись, они одновременно кинули папиросные окурки в мусорницу и направились к третьему вагону.
Из дверей появился генерал Покровский в модном светло-сером пальто и шляпе, с большим чемоданом в руках. Ступив на платформу, он глубоко вздохнул, взглянул на небо, опустил чемодан на платформу и медленно, картинно встал на колени. Не обращая внимания на удивление окружающих, приезжий поцеловал грязный асфальт перрона и поднялся вновь.
– Господи, даже не верится – я снова в России! – громко, с аффектацией произнес генерал и медленно, размашисто перекрестился.
Крепыши, лица которых оставались непроницаемыми, неторопливо подошли к нему.
– Гражданин Покровский? – вежливо обратился к нему первый.
– Так точно, – улыбнулся генерал. – А вы, если не ошибаюсь…
– С прибытием в Советский Союз, – перебил второй. – Нам поручено доставить вас к супруге и дочери. Прошу вас.
Голос генерала задрожал от волнения:
– Благодарю… Благодарю вас! Господи, неужели я здесь?..
Первый крепыш подхватил чемодан. Троица направилась к выходу.
– Если можно, провезите меня немного по городу, – попросил Покровский. – Мне нужно привыкнуть к тому, что это не сон…
– С удовольствием, гражданин Покровский, – вежливо отозвался второй.
У подъезда вокзала поджидал черный легковой «Форд». Один из крепышей уселся за руль, другой разместился на заднем сиденье рядом с Покровским. Немного проехав по Загородному проспекту, автомобиль свернул на улицу Дзержинского и оттуда на набережную Фонтанки. Покровский жадно прильнул к окну, буквально впитывая в себя городские пейзажи…
Господи, сколько же он мечтал об этих минутах! Мечтал на юге, будучи в резерве чинов при штабе Главнокомандующего Русской армией генерала Врангеля. Мечтал в Болгарии, Чехословакии… И больше всего в Риге. Там все звало, томило Россией. Все камни, дома, набережная Даугавы помнили о том, что совсем недавно они были русскими. И Петербург был рядом, ночь езды в поезде. У Покровского были в Риге свои, потаенные места, которые очень напоминали ему Петербург и куда он уходил вспоминать и бередить раны.
До двадцать третьего года он не знал о том, что жена и дочь живы. Знал бы – вернулся бы еще из Болгарии, тогда многие возвращались. Правда, потом болтали о том, что в Одессе их тут же, у трапа парохода, ставили к стенке, но Покровский не верил в эту чепуху. Ведь большевики подняли государство из руин, стали налаживать торговлю, вели переговоры на высшем уровне, облачившись в респектабельные фраки и цилиндры… Он сам не помнил, когда именно начал думать о большевиках с симпатией и верой в будущее страны, которую искренне продолжал считать своей.