Взращение грехов
Шрифт:
Она рассмеялась.
— А вы не остались в Новгороде, — напомнила Инна.
— Я уже в Москве, — он даже не понял, почему она заговорила об этом.
— И оставили дежурную с носом, — счастливым голосом произнесла Инна, — представляю, как она будет на вас обижена.
— Я даже о ней забыл, — честно признался Дронго.
— Правда? — еще больше обрадовалась она.
— Конечно.
— А мне казалось, что все мужчины готовы к такого рода контактам. Я читала, что для вас это как необходимое приключение.
— Вы говорите о среднестатистических мужчинах, — заметил Дронго, — у них в жизни бывает не так много приключений
— А я? — спросила Инна. — Я смогла вас заинтересовать?
— Безусловно, — почти искренне ответил Дронго, — смогли. Я думаю, что подобные приключения у меня будут не скоро. Нужно еще найти такую гостиницу, чтобы в ней была такая дежурная и вода могла залить соседний номер внизу. Это настоящая экзотика, которой уже давно нет ни в Европе, ни в Америке. Я даже боюсь, что и в Литве ее тоже нет.
— Почему боитесь? — не поняла Инна.
— Иначе я бы с вами не встретился, — пояснил Дронго. — Представьте, что душ работал бы идеально. Вы искупались бы внизу, а я наверху. Потом я заснул, а вы в шесть часов утра могли просто уехать. И мы бы никогда не увиделись. Было бы ужасно обидно.
— Спасибо вам за эти слова, — она вела себя как маленькая девочка, — честное слово, встречу с вами я запомню на всю жизнь. И мне было действительно так интересно. До свидания.
— До свидания.
Он положил трубку. Значит, у Вано Ревазовича есть «заначка» в более чем полмиллиона евро. Очень неплохо для бизнесмена средней руки. Но это как раз свидетельствует в его пользу. Обладатель таких денег не стал бы идти на обычное уголовное преступление. И главное — нет никакого мотива.
В этот день он еще успел позвонить Вячеславу Славину. Они вместе с Тевзадзе читали уголовное дело и спорили над каждой страницей. Вано Ревазович готов был ставить свои автографы где угодно и когда угодно, а Славин дрался буквально за каждую страницу, каждый абзац.
Вечером позвонил Кружков из Калуги.
— Здесь его помнят, — сообщил Леонид. — Еще остались старики, которые помнят, как он работал участковым. Говорят, что назначал неслыханные поборы, был человеком злым и смелым. Не боялся отоморозков даже в те годы. Но установил твердую таксу и собирал ее со всех магазинов и ресторанов своего участка. В общем, типичный образчик начала девяностых. Сейчас, может, он изменился, заматерел, стал другим. Но тогда был молодым и наглым. Потом уехал в Чечню. Здесь некоторые говорят, что он был в составе новгородского ОМОНа, который попал в засаду и все его члены были убиты.
— Не все, — возразил Дронго, — трое выжили.
— Их тогда предали, — добавил Кружков, — считалось, что они должны были обойти позиции боевиков. А вместо этого попали в засаду. Почти весь отряд был перебит. Многие говорят, что тогда все погибли.
— Не все, — ответил Дронго, — тогда погибли не все. А вот сейчас добивают их остатки. Хотя ты все равно не поймешь. Можешь возвращаться в Москву.
Он убрал телефон и включил телевизор. По новостям рассказывали об изменениях, которые происходили в Чечне, о новых стройках в городах и селах. Он задумчиво смотрел на экран. Если тогда погиб весь отряд, а сейчас происходят такие трагические события, когда одного офицера убивают, а другой стреляется сам, то не может быть, чтобы истоки не лежали в событиях почти
Он присел за стол. «Трагедия новгородского ОМОНа» — он сразу нашел статьи того периода и ссылки на другие. Больше всех об этой трагедии писал журналист Почкин. Они были знакомы, и Дронго достал записную книжку, чтобы посмотреть номер телефона журналиста. Довольно долго ждал, и наконец Почкин ответил.
— Добрый день, — сказал Дронго, — как у вас дела, господин Почкин?
— Прекрасно, — обрадовался журналист, — я вас узнал, господин Дронго. Опять распутываете какое-нибудь хитроумное преступление?
— Как всегда. У меня к вам просьба. Дело в том, что я сейчас немного занимаюсь историческими исследованиями. И наткнулся на две ваши статьи о трагедии новгородского ОМОНа. Это когда они попали в засаду…
— Помню, конечно, — ответил Почкин, — но там было все ясно с самого начала. Их кто-то предал. Весь их маршрут передали боевикам, которые устроили засаду. Из сорока двух человек выжили только трое. Тогда считали, что предатель сидел в штабе. Но мне удалось доказать, что штабисты были не виноваты. Дело в том, что уже на марше отряд поменял маршрут. А боевики об этом все равно узнали. Я тогда сразу написал, что предателей нужно искать среди самих омоновцев. Но меня тогда просто заклевали. Кричали, что я сам продался и у меня нет совести. Из троих выживших двое были ранены, а одного из раненых офицеров другой офицер вынес на руках. Получалось, что кто-то из них предатель. А их в это время командование к орденам представляло. В общем, не дали ходу моим статьям. Замяли это дело. Но я до сих пор убежден, что там не все чисто было. Предатель обязательно должен был находиться среди самих членов отряда. Возможно, среди погибших. Но никто тогда не разрешил его искать или о нем писать. Через несколько лет даже сообщили, что предателю выплатили сто сорок тысяч долларов. Но кто получил эти деньги, осталось тайной.
— Ясно. Спасибо за информацию. Очень интересно, что недавно погибли двое из трех оставших в живых бывших сотрудников ОМОНа. Одного убили, а второй застрелился.
— Война, — вздохнул Почкин, — она людей калечит по полной программе. И даже через много лет находит свои жертвы. Кто-то спивается, кто-то стреляется, а кто-то богатеет.
— Да, — сдержанно согласился Дронго, — я вас понимаю.
Глава 19
Утром позвонил Вейдеманис. Он был еще в Рязани и поэтому говорил приглушенно, опасаясь, что его могут услышать.
— Геннадий Кичинский был здесь известным человеком, — передал Вейдеманис, — все очень переживают, что он покончил с собой. Но говорят, что в последнее время он часто пил, срывался, у него постоянно была какая-то депрессия. У него брат работает прокурором в областной прокуратуре.
— Брат рассказывал мне, что недавно Кичинский встречался с чеченцем или ингушем, который вышел на свободу. Приехал из Москвы. Если сумеешь узнать, как звали этого человека, я тебе памятник поставлю. А если фамилию узнаешь, то просто монумент воздвигну. Самого Церетели попрошу.