Взрослые игрушки
Шрифт:
И не пробуйте. Россия — не Америка. Конфетами у нас по ночам просто так никто не разбрасывается. А вот пизды дадут определённо. В общем, буржуйские развлекухи нашему российскому менталитету чужды. И лично мне — в особенности. Я вообще праздники не люблю, ибо всегда потом почему-то отмываю посуду и хату до августа.
А Хеллоуин просто ненавижу.
Телефон исполнил песню «Подруга подкинула проблему, шлюха», и я подняла трубку:
— Чо нада?
— Бабла, мужиков с большими хуями, пару ящиков пива, и голую китайскую хохлатую собачку. — Серьёзно ответила в
Старость не радость. Сначала начинаешь забывать, что ждёшь гостей, потом впадаешь в маразм, и начинаешь ссать в штаны, а потом смерть, и братская могила на ассенизаторских полях в Люблино.
— Нажимай четырнаццать, потом ключ…
— Где тут ключ?!
— В пизде, Юля! Он там нарисован на кнопочке!
— Я нажала. Там гудки вначале пошли, а потом какой-то дед сказал, что щас меня помоями обольёт с балкона… Говори нормальный код!
— Не хватало бабке горя — так купила порося… Стой на месте, щас спущусь.
Спускаюсь вниз, забираю околевшую Ершову с улицы, и тащу её домой.
— Ты нашла пу-пу-пушыстую мишуру? — Стучит зубами Юлька. — А шшшшшшортики блестящие?
— Где я, блять, найду тебе мишуру с шортами?! Я похожа на Верку Сердючку?
— На дуру ты похожа. — Лифт приехал на четвёртый этаж. Выходим — Я знала, что ты нихуя не запасливая баба, поэтому привезла тебе мишуру, шортики, и красный лифчик третьего размера. Вата у тебя есть?
— Нету. У меня есть Тампаксы и прокладки Олвейз «от уха до уха». Дать?
— Взять, блин! В лифчик чего тебе пихать будем?
— А… — Вспоминаю, зачем приехала Ершова, и вздыхаю: — Носки махровые пихну. Вспомню детство золотое.
— Да-да. Напихай носочков своих полосатеньких, Буратина бля. Лифчик, напомню, кружевной! Прозрачный! Надо чонить такое, сисечного цвета. Что у тебя есть сисечного цвета?
— Ну… — Задумалась. — Ну, хуй его знает… Колготки есть. Бронзовые.
— Однако, ты высокого мнения о цвете своих сисек. — Ершова заржала. — А синие колготки у тебя есть?
— А то. — Я обиделась. — Цвета тухлого ливера. Но это спешал фо ю, Ершова. Охуенно подходят к твоему лицу. Кстате, будешь тут выёбываться — ваще никуда не пойду.
— Пойдёшь. — Махнула рукой Юлька. — Там же будет Дима Пепс.
— Это шантаж, Юля.
— Нет, это заебись, Лида. Это очень за-е-бись!
*За месяц до описываемых событий.*
— Праздника хочется чота… — Ершова потянулась всем телом, и хрустнула шеей. — Праздника. Феерии. Пьянства с алкоголизмом. Куража. Ебли, в конце концов, праздничной. Какой там у нас следующий праздник?
— Праздник сенокоса.
— Говно праздник. Как-то с куражом не ассоциируется. Что ещё?
— Новый Год в декабре.
— Долго. Это очень долго ещё. Вспоминай, чо там ещё есть.
— Пошла ты в жопу. Сама вспоминай.
— Сентябрь, октябрь… — Ершова напряглась.
— Ноябрь потом… — Подсказала я.
— Иннахуй. Сама помню. Слушай, а чо в октябре у нас? Вот в башке крутится праздник какой-то — а вспомнить не могу.
— День рождения у Димы Борода-в-говне.
— Блин, Бородулькин меньше всего похож на праздник. Есть
— Хеллоуин. А почему именно в блядей?
— А в кого ты ещё хотела бы нарядиться? В Красную Шапочку? В Белоснежку? В Василису Прекрасную? Посмотри на себя. Или на меня. Наше с тобой вечное амплуа — это портовые шлюхи. Это карма, Лида. Смирись. Забудь, что четверть века назад ты очень удачно сыграла роль Снежинки в яслях. Это было давно. Времена меняются. Теперь ты — старая блять в красном лифчике. Всё.
Да похуй в общем-то. Блять так блять. Чо такого? Хули там Белоснежка или Василиса? Это каждая дура может напялить пласмассовую корону и своё свадебное платье, которое лет пять как валяется в мешке на балконе. И всё. И вот вам Василиса белоснежная, дрочите на здоровье. А вот нарядиться блятью, да ещё пройтись так по ночной улице — это нужно быть сильной, отважной, незакомплексованной, и полной дурой. В общем, права Юлька — эта роль чётко для нас.
Осталось дождаться октября и Хеллоуина.
И тогда мы с Ершовой блеснём своими актёрскими способностями так, что все эти Василисы охуеют.
Воистину.
— Ну, во! — Ершова сделала шаг назад, и восхищённо поцокала языком: — Красавица! Настоящая проблять! Щас только на левый глазик ещё блёсточек добавим… И вот сюда, на волосы… Всё, можешь смотреть!
Поворачиваюсь к зеркалу.
— Мама!
— Впечатлило? — Ершова гордо откинула со лба завитую прядь волос, и подтянула сползшие чулки с люрексом. — Я старалась.
— Я заметила. — Первая волна ужаса уже стекла холодным потом мне в трусы, и я посмотрела в зеркало ещё раз. — Юля, я так на улицу не пойду.
— Зассала, да? — Глумливо крикнула Ершова, и начала на меня наскакивать: — Ах ты ссыкло старое! Мы ж с тобой, сволочь, договорились уже! Чо ты ссышь, жаба?! Кто тебя ночью увидит-то?! Шубу напялишь, в такси сядешь — и вперёд, к алкоголизму!
— В шубе жарко… — Я ещё как-то силилась оправдать свой неконтролируемый порыв паники. — Вспотею…
— А и похуй! — Отмахнулась Юлька. — Шлюхи — они завсегда потные, у них работа такая. Ну, чо ты такое ебало пластилиновое сделала? Всё пучком! Щас тока блёсточек на правый глазик добавим…
— Пошла в пизду! — Я отпихнула Юлькину клешню, с зажатой в ней кистью, и вылетела из комнаты. — Хватит блёсточек! Я и так как в алмазной пещере! Нихуя не вижу, одно северное сияние перед глазами! Едем уже, пока не передумала!
Перед выходом я ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и перекрестилась. Хорошо, если меня на улице просто выебет в жопу случайный прохожий. А если менты? А если загребут? Из одежды на мне был только красный лифчик, набитый колготками, лаковые шорты-трусы, и чулки в сеточку. А, и на голове ещё ободок с розовыми заячьими ушами и такая же розовая бабочка на шее. И туфли, похожие на ходули. Их, вместе с лифчиком и прочей блядской атрибутикой, принесла запасливая баба Ершова. Сама Ершова, покачиваясь на таких же туфлях, гордо выпячивала свою грудь, тоже вылепленную из колгот, и задрапированную сверху мишурой. Чулки и джинсовая юбка длиной в двадцать сантиметров делали её похожей на подругу дальнобойщика. Видимо, так оно и было задумано.