Взрослые игрушки
Шрифт:
— Двое!
— Тогда с каждой по пятьсот.
— Пошёлнахуй! Пятьсот, и хватит. Щас Ивановой позвоним. — Ершова была категорична.
На свободе что-то зашуршало, и стало тихо.
— Дядя, вы тут? — Я заволновалась.
Тишина.
— Дядь, мы пошутили! — Ершова кинулась на закрытую дверь. — По пятьсот с каждой!
Тишина.
— Довыёбывалась, жлобина? — Я нацелилась когтями в Юлькину опухшую рожу. — Пятихатку пожалела? Теперь из-за тебя…
Тут кабина лифта сильно дёрнулась, и поплыла куда-то вверх.
— Мы молчали,
— На какой этаж ехали? — Заорал кто-то над головой.
— На седьмой! — Заорала в ответ Юлька. — На седьмой, дяденька!
— Щас спущусь за деньгами. Ждите.
Кабина остановилась, но двери не открылись.
— Придёт, как думаешь? — Я заволновалась.
— А то ж.
Ещё через минуту за дверями послышалось шуршание, и створки разъехались, показав нам усатое и пьяное лицо спасителя.
— Дядя! — Крикнула Ершова, и распростёрла объятия. — Дай же нам тебя обнять!
— И поцеловать! — Я подняла с пола лыжную палку, и шагнула на свободу.
— Блять! — Вдруг заорал спаситель, и кинулся вниз по лестнице. — Черти! Ёбаный понос!
— Чо это он? — Юлька перегнулась через перила, и посмотрела вниз. — Живот прихватило, что ли?
— Дура, — я заржала, — это он нас с тобой испугался! Сама подумай: открывается дверь, и на тебя вываливается чёрное уёбище с хвостом и рогами, а за ним…
— Второе уёбище. Без сисек и на кривых ногах. — Ершова явно обиделась. — Жалко дядьку. А с другой стороны, пятихатку сэкономили. Ну чо, домой?
— А куда ещё. Только пешком.
Спустившись на четвёртый этаж, мы с Юлькой, не сговариваясь, позвонили в квартиру Ковалёвых, и молча ждали реакции. Без вопроса «кто там?» дверь открылась через минуту.
— Ты дрочер, Рома. — Сурово сказала Юлька, и стукнула по полу лыжной палкой. — Хуй тебе, а не Царствие Небесное. Сдохни, гнида.
— Продавай квартиру, сука бородатая, а деньги отдай в церковь. Иначе не будет тебе прощения. — Я ковырнула засохший кетчуп на шее. — И прекрати ебаться без гондонов. Твоя Вика не спермоприёмник.
Рома коротко всхлипнул, и захлопнул дверь.
— Чота хуёво мы как-то им отомстили… — Ершова поставила лыжную палку на место, и плюнула Ковалёвым в дверной глазок.
— В самый раз. — Я открыла свою дверь, и впустила беса в квартиру. — А мог вообще подохнуть. И тогда менты, кило героина, и…
— Четыре трупа-а-а возле та-а-нка… — Нараспев продолжила список ништяков Юлька.
— И зона с лесбиянками-и-и-и…
…Дверь за нами закрылась, и в доме номер девять ненадолго воцарились тишина и спокойствие.
Глава пятнадцатая
Телефонный звонок в три часа ночи, оборвал мой эротический сон, в котором молодой и волосатый Брюс Уиллис разводил меня на анальный секс, и почти уговорил.
В темноте я нащупала на полу телефон, и выдохнула в трубку:
— Чтоб ты сдох.
— Через пять минут. — Скорбно пообещал мне Юлькин голос, и добавил:
— Не ори на подругу свою бедную, у меня несчастье и
Свободной рукой я нашарила на стене выключатель, и включила ночник. Его неяркий свет осветил мою спальню, мои же покусанные комарами ноги, и обнаружил полное отсутствие Брюса Уиллиса. Молодого и волосатого. Стало грустно и одиноко.
— Ершова, — прошипела я в трубку, — если твоё несчастье — это очередная жалоба, что твой нежный супруг Толясик снова лёг спать не помыв свои кустистые подмышки — ты получишь пизды. Прям завтра по утру. Вернее, уже через несколько часов.
— Вовсе нет. — Шмыгнула носом Юлька, и вдруг неожиданно спросила:
— Скажи мне, что ты знаешь о проститутках?
Вопрос был интересным. В три часа он казался ещё и зловеще-таинственным.
Я задумалась.
— Ершова, я понимаю твои намёки на мой имидж, на цвет моих волос, и на твою зависть в отношении моих лаковых ботфорт, но, как ни странно, о проститутках я знаю крайне мало. Обычно они выходят побарыжить своим бренным телом глубокой ночью на Ленинградское шоссе, нарумянив щёки, и обвалявшись как антрекот в сухих блёстках. Если фортуна им улыбнётся, их покупает горячий грузинский джигит, грузит в своё авто Жигули шестой модели, бежевого цвета, с музыкой Кукарача вместо нормальной бибикалки, и увозит в ближайшые кусты…
— Поразительно. — Перебила меня Ершова. — Твои глубокие познания в области проституции позволяют мне задать и второй вопрос. Который я даже не предполагала тебе задать, но раз уж ты в подробностях знаешь чо там как у вас на Ленинградке принято…
— Щас нахуй пошлю. — Я обиделась.
— Ботфорты твои — говно лакированное. — Отпарировала Ершова. — Отдай их мне.
— Хуй. — Я посуровела. — Чо за вопрос ещё? Быстро говори, я спать хочу.
— Ты не знаешь, кто такая проститутка Катя?
Ну, кто ж не знает проститутку Катю, а? Действительно.
— Ты чо? — Говорю, — Ёбнулась? Какая ещё проститутка Катя? Какая, я тебя спрашиваю, проститутка Катя в три пятнадцать ночи, каркалыга ты молдавская?
— Ошиблась. — С грустью подвела итог Ершова. — Обманулась я в своих лучших надеждах…. А ботфорты у тебя всё равно говно. Отдай их мне, пока не поздно.
— Ни за что. Они мне для ролевых игр нужны. Я в них, кстати, весьма талантливо, портовую шлюху изображаю.
— И не сомневалась даже. Потому и спрашиваю: кто такая проститутка Катя?
— Да пошла ты в жопу, Ершова! — Я окончательно проснулась, слезла с кровати, и пошлёпала на кухню за сигаретами. — Чо ты до меня доебалась со своей проституткой?
У мужа своего спроси, он в них лучше разбирается. Ибо сутенёр бывший.
— То-то и оно… — Прищёлкнула языком Юлька, — то-то и оно, Михалыч … Не могу я у него спросить сейчас ничего. Спит Толясик. Спит как сука, скрючив свои ножки волосатые, и запихнув к себе в жопу половину двуспальной простыни. И разбудить его не получится. Литр конины в одну харю — это вам не хуй собачий. Спать будет до утра.