Взрослые сказки

Изотова Наталья Сергеевна

— Она чертова ведьма! — тут же перебил его другой. — Зачем нам это лесное отродье в нашей деревне?!

— Она всего лишь невинное дитя, — примирительно произнес Захари, — которое хочет нормальной жизни.

Мужчины стояли все такой же угрюмой стеной, как деревья в темнеющем к закату лесу, и священнику впервые стало не по себе.

— Ты хороший человек, — наконец произнес один из них, — но ты еще слишком мало пожил в этих краях и многого не знаешь. Поэтому, не тебе решать.

Развернувшись и взяв топоры,

они направились по домам, оставив Захари стоять в растерянности. Однако, смятение его продолжалось недолго: стоило лишь вспомнить, как сам он полгода назад неоправданно обвинил девушку в колдовстве. "Они все просто боятся, ошибаются, ведь даже на святых порой при жизни возводили напраслину. Мое испытание, как первого, рассмотревшего чистую душу этой девушки — помочь ей и защитить". Твердо решив это сделать, Захари тут же отправился в церковь, чтобы подыскать для Сильви уголок.

На следующий день он уверенно объявил работавшим вместе с ним, что девушка будет жить в деревне, но в первое время не сделает ни шага из-под крыши церкви, где, как известно, не имеет силы ни одна колдунья — но вскоре все увидят, что она простой человек. Мужчины ответили гробовым молчанием, принялись обтесывать бревна для крыши — и он принял это за согласие. Ближе к вечеру Захари перенес в здание матрас, одеяло и подушку, чтобы девушке не пришлось ночевать на холодном полу. Он был в церкви, когда услышал выстрелы, крики, и тут же выскочил за дверь, сердцем ощущая, что произошло самое ужасное. Так оно и было: Сильви попыталась незаметно пройти от леса к церкви, но была встречена вооруженными мужчинами, которые давно поджидали ее, даже не для того, чтобы отговорить — просто лишить девушку жизни. Но в тот момент, когда Захари подбежал к ней, чтобы стать между Сильви и жителями деревни, прекратить эту охоту на человека, ближайшие деревья затрещали, и из леса выпрыгнуло то самое существо, что он видел когда-то ночью через окошко амбара, прикрыв священника и девушку. Только это их и спасло, потому что мужчины без колебаний выстрелили снова, посчитав, что глупого могила исправит. Великан дернулся, послышался звук, похожий на треск пня или разлетающихся щепок, и лицо Захари забрызгало чем-то теплым, пахнущим сладко, как липовый цвет. В ту же секунду мощные руки подхватили его и Сильви, и только корни замелькали под их болтающимися в воздухе ногами, а стволы деревьев слились в одну непрекращающуюся рябь.

Голоса и выстрелы затихли далеко позади, когда рогатый мужчина неожиданно резко остановился, осторожно опустил их на землю и растянулся на ковре из пожелтевших листьев, тяжело дыша. Из ран на его теле, стремительно чернеющих по краям, сочилась какая-то зеленоватая жидкость, и Сильви, увидев это, со слезами кинулась ему на шею.

— Что… что это? — растерянно пробормотал Захари. — Ты знаешь его?

— Это мой отец! — рыдая, выкрикнула девушка, ласково гладя по серебряным волосам рогатого великана.

— Но как это может быть, это же не человек… — Cвященник уже ничего не понимал.

— Ну и что? — с вызовом выпалила Сильви. — Дух леса так сильно полюбил мою мать, что принял человеческую форму, но вместе с тем потерял бессмертие. Его силы иссякали, он вот-вот должен был передать мне свою силу и знания, а я, глупая, хотела жить с людьми! — Она плакала все громче и сильнее, и успокоить ее сейчас было невозможно. — А они решили убить меня! И тебя, и его!

Неожиданно для Захари все стало на свои места.

Он понял странности деревенских жителей, понял их отношение к Сильви. Но если духа они уважали, так как боялись, то с беззащитной девушкой готовы были легко расправиться. Священник присел рядом и положил руку ей на плечо.

— Из-за этого ты не могла жить с людьми? — тихо спросил он.

Сильви кивнула.

— Да, мама запретила, она говорила, что люди выпытают у меня эти тайны. Что я забуду о своем предназначении, о лесе, и тогда буду жестоко наказана… — она вдруг подняла на него свои синие глаза. — Что ты задумал?

— Ничего, я лишь сдержу свое слово, — заверил ее Захари, и голос его был спокоен от внутренней уверенности — он все делает правильно. — Я говорил, что ты сможешь найти приют в церкви, и ты его обретешь. Меня никто не сможет заставить жить в лесу.

Девушка все еще непонимающе смотрела на него.

— Если твой отец посчитает меня достойным, я приму эту силу. Ты знаешь, моя жизнь всегда будет посвящена служению добру.

Сильви кивнула и перевела взгляд на мужчину, по коже которого уже змеились черные прожилки, будто яд растекался по венам. Тот открыл глаза, пристально посмотрел на Захари и протянул к нему руку, такую большую, мощную, совсем недавно поднявшую его одним махом, но теперь с трудом двигавшуюся. Появившийся из пальца острый коготь распорол глухой воротник священника до уровня груди, обнажая тело, и в руке появилось маленькое семечко. Сильви взволнованно взяла ладонь Захари в свои руки и сжала, а в следующую секунду он почувствовал невыносимое жжение, будто в сердце ему вогнали раскаленный гвоздь — и потерял сознание.

На следующее утро они вернулись в деревню: чуть пошатывающийся священник в изодранной одежде, и девушка с заплаканными глазами, испуганно выглядывавшая из-за его плеча. Сильви ждала нового нападения, но их больше не тронули — ни в тот день, ни в какой другой. Захари понял еще у тела умирающего лесного создания: люди боятся силы и, пока он — сила, его будут слушаться. Да, он сказал, что вера позволила ему выжить ночью в лесу и победить великана — и заросшее плющом переплетение поваленных деревьев, удивительным образом напоминающее человеческую фигуру действительно нашли в указанном месте — но жители по каким-то неявным признакам поняли, что произошло на самом деле. Священник так ни разу больше и не появился в новой церкви, куда и народ-то не ходил, всецело отдав ее в распоряжение Сильви — как я уже говорил, туда позже принесли дочерей заезжей пары, и образовалось что-то наподобие женского монастыря. Он жил одиночкой, все так же с готовностью помогая людям, но смирившись с тем, что они обращаются к нему только при крайней необходимости, и всецело принял свою судьбу, уготованную ему лесом.

Мы молча вышли из леса уже перед самым закатом, с тяжелыми полными корзинами и со своими мыслями. Кивнули друг другу на прощание и разошлись каждый в свою сторону. Я пересекал дорогу, глядя на дом, который больше не называл мысленно домом Эстер, а только "нашим домом", и мне совсем не хотелось соваться к соседям с расспросами. Я знал, что сейчас Рита радостно выйдет мне навстречу, заберет из рук корзину и понесет ее на кухню, чтобы состряпать нам из грибов вкусный ужин, и я чувствовал себя на своем месте — непередаваемое ощущение, приходившее раньше только на работе, когда я попадал в самую гущу событий.