Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие
Шрифт:
— Сделаем, — пообещал твердо, — я тех, кто комнаты сдает, знаю, у них прежде всего и поспрашиваю.
— Вот-вот, — одобрил Хаблак, — это очень важно, надеюсь, понимаете?
— Как не понимать, — вытянулся сержант, — все будет сделано, товарищ…
— Майор, — подсказал Волошин.
Сержант вытянулся еще старательнее: майор из самого Киева не приедет из-за какой-то мелочи на пустынный черноморский берег.
Биленко ушел, а Хаблак с Волошиным внимательно, метр за метром, начали осматривать местность. Грунт был тяжелый, глинистый. Дождь
Волошин ругался сквозь зубы, проклинал южный зной, так усложняющий работу одесситов: все у них, мол, как-то не так, и слава о них какая-то подмоченная — порт, Привоз, жаргон, оперетта с Водяным. Вон в Ленинграде, хоть и тоже порт, все солидно и капитально, памятник Петру, а не какому-то малоизвестному Дюку Ришелье, дожди не такая уж редкость, и грунт не каменеет за каких-нибудь пару дней.
Он ругался и бурчал, однако все же первый заметил след от каблука на узком промежутке между тропинкой и краем обрыва, как раз над камнями, где разбился Манжула.
Хаблак стал на колени и чуть ли не обнюхал этот след: каблук и половина подошвы отпечатались более или менее выразительно, каблук резиновый или из какого-то заменителя, совсем новый, с рубчиком, чтобы обувь не скользила.
Волошин снял со следа гипсовый отпечаток, и они продолжили поиски. Следов больше не нашли, да и вообще не попалось больше ничего, кроме свежего окурка сигареты «Кент», зацепившегося за высохшую полынь метрах в семи от тропинки.
Окурок взяли осторожно, пинцетом, и спрятали в целлофановый пакетик, как будто это была невероятная ценность — докуренная почти до фильтра сигарета.
— А мы молодцы, — хвастливо промолвил Хаблак. — «Группа Басова не все заметила.
— Не критикуй мое начальство, — возразил Волошин. — Не знаем, что у них.
Еще два часа лазили они по горе, осматривая каждый клочок земли, каждый кустик полыни или ковыля. Солнце закатилось за тучу над самым горизонтом, когда прекратили поиски. Волошин закурил и сел над обрывом, а Хаблак начал медленно спускаться тропинкой. Вдруг остановился и позвал Волошина. Тот неохотно поднялся, бросил окурок, посмотрел, как летит с высоты и спустился к майору.
Хаблак присел на тропинке там, где она только начинала свой крутой подъем.
— Глянь-ка сюда, Захар!.. Как считаешь, что это такое? — Он ткнул пальцем в едва заметную полоску в пыли рядом с тропинкой.
Волошин опустился на колени.
— Может, мальчишка тянул, палку по земле, — предположил он.
— Не исключено. А представь себе: мы с тобой тянем третьего… Ты взял его под мышки, я за ноги. И одну ногу на мгновение выпустил…
— Думаешь, она и оставила эту борозду?
— Может быть такое, Захар?
— Почему бы и нет…
Хаблак сделал несколько фотографий этого следа. Волошин посмотрел,
— Преступники могли оглушить Манжулу тут, в ложбинке. Место безлюдное, пляжники ходят редко. Оглушили или даже убили. Потом отнесли тело наверх и сбросили с обрыва.
— Угу, — подтвердил Хаблак. — Но ты забыл про след каблука. Завтра утром эксперты сравнят его с каблуками туфель Манжулы и, допустим, установят идентичность… Что тогда скажешь?
— Скажу, что этот Манжула несусветный болван. Если это его след, не о чем говорить: оступился и сорвался с кручи.
Шофер спал на заднем сиденье «Волги». Хаблак тоже с удовольствием подремал бы часок или больше, с сожалением посмотрел на потемневшее вечернее море — купание сняло бы усталость, но они должны были еще найти сержанта Биленко. Правда, долго искать его не пришлось — шофер подвез их к нарядному, сложенному из песчаника домику. Биленко пригласил офицеров в беседку, пошептался с женой, та побежала в летнюю кухню, а сержант налил всем по стакану холодной воды и, глядя, как жадно пьют, сказал не без гордости:
— Нашел. Этот Манжула снял комнату здесь неподалеку, у Григория Ахремовича Граба. Позавчера.
«На следующий день после возвращения в Одессу, — отметил про себя Хаблак. — Спешил».
— Ведите нас, сержант, к Грабу, — распорядился он.
— Но, — предложил Биленко не очень решительно, — сейчас жена сообразит ужин. Проголодались же…
— Не пропадет твой ужин, — заверил Волошин. — Пока жена соображает, дело сделаем.
Григорий Ахремович Граб, человек пожилой и рабочий, судя по мозолистым рукам и продубленному ветрами и солнцем морщинистому лицу — это было видно даже в сумерках, — сидел на лавочке возле ворот и грыз семечки. Вероятно, сержант предупредил его, что возможны визитеры, потому что нисколько не удивился их приходу, лишь подвинулся, освобождая место, и предложил гостям семечки.
Хаблак отказался, а Волошин взял пол горсти, бросил семечки в рот и выплюнул шелуху подальше от скамейки, чтоб не сорить возле усадьбы. Видно, хозяину понравилось это, он улыбнулся и сам начал разговор:
— Жаль человека, неплохой был мужик — Манжула, мой постоялец то есть, не жадный и побеседовать мог»
— Но ведь знали вы его только два дня, — усомнился Хаблак.
— Человека и за полдня раскусить можно, — безапелляционно возразил Граб. — А то и за час. Я к ним, дачникам, уже привык, с первого взгляда распознать могу.
— Неужели? — не поверил Волошин.
— Да, с первого взгляда, — продолжал Граб. — Все оно, выходит, в компоненте. Я ему цену за комнату и гляжу, как он на это… Сразу человека видно.
— И сколько же ты с него слупил? — без церемоний поинтересовался Биленко.
— В меру, сержант, без запроса.
— Знаем вас, без запроса…
— Зелененькая, разве много?
— Зелененькая — это еще по-божески. И он не торговался.
— Я же говорю: сразу человека видно — вперед заплатил.