Взрыв
Шрифт:
— Это называется — рабочий контроль. Правильное дело, — сказал Травкин, — надо комиссию выбрать. Человек трех-четырех.
— Точно, — Зинка снова трахнула кулаком, — вот Божьего и выберем. Я начальник, а со мной Божий да Миша с Пашкой. Согласные?
Она оглядела бригаду. Ребята смеялись.
— Ну, наконец-то! Сбылась Зинкина мечта — выбилась в начальники! Теперь она, братцы, далеко пойдет, не остановишь. Умеют же некоторые — сами себя в начальники выбирают.
Замечания
Она покраснела еще больше, на глазах ее выступили слезы, и неожиданно тихим, каким-то неслыханным голосом она сказала:
— Ну и ладно... И как хотите. Я хотела, чтоб лучше... А если не доверяете, так и ну вас...
На миг все просто обалдели от такого и даже растерялись.
И Санька впервые подумал, глядя на Зинку, что она ведь просто женщина, со всеми присущими этой половине рода человеческого слабостями.
А ребята в это время уже обступили Зинку, увесисто хлопали ее по плечам, по могучей спине, уговаривали ее, утешали. Но Зинка вдруг уперлась.
— Не желаю так, — говорила она, — пускай голосуют. Чтоб по правде. Чтоб законно.
Пришлось голосовать.
— Кто за то, чтобы избрать Морохину Зинаиду Ивановну председателем комиссии рабочего контроля, прошу поднять руки, — торжественно возгласил Балашов.
И так же торжественно вся бригада подняла руки.
— Единогласно!
Зинка серьезно и строго поклонилась бригаде и сказала:
— Спасибо, — потом помолчала немного и добавила: — Я им покажу, сукиным сынам, как на мне в рай въезжать.
И снова она сделалась прежней Зинкой, снова все хохотали, отпускали шуточки, а она весело огрызалась и спускать никому ничего не желала.
Во всем этом шуме и гомоне Санька не сразу услыхал стук в дверь прорабки.
Стучал явно кто-то посторонний, потому что среди своих церемоний не водилось.
Бригада притихла и настороженно уставилась на дверь.
Санька отворил, и все увидели такую картину.
Впереди стоял навытяжку новенький, весь вычищенный, сияющий милиционер в звании сержанта, а за ним переминался с ноги на ногу рабочий их бригады Петька Моховиков в измятом, вымазанном, с полуоторванным рукавом костюме. В том самом костюме, который год назад, перед Петькиной свадьбой, помогали ему выбирать всей бригадой.
Петька стоял, опустив голову, в величайшем смущении, маленький, щуплый, похожий на мальчишку. А цвет лица у него был желтый с прозеленью.
— Кто будет товарищ Балашов? — осведомился сержант.
— Я, — Санька шагнул вперед.
— Мною
Санька растерянно оглянулся, ребята во все глаза разглядывали сержанта и Петьку. Филимонов кивнул Саньке: мол, давай расписывайся, после разберемся.
Санька расписался и спросил:
— А что же ему будет?
— В виду первого раза ограничились штрафом в размере десяти рублей, — отчеканил сержант, откозырнул и удалился,
Петька боком проскользнул в прорабку, украдкой глянул на Балашова и снова опустил голову.
Все это было странно и удивительно, потому что Петька был тишайший парень, человек совершенно непьющий, обожающий свою такую же маленькую и тихую жену. Никаких номеров и историй за ним не числилось.
Жил себе тихонько, работал, совсем незаметный, влюбленный, старательный, постоянно улыбающийся парень.
И вдруг на тебе: конвой, милиция, протокол!
Санька недоуменно пожал плечами и стал читать этот самый протокол, и чем дальше он читал, тем глаза его раскрывались все шире, и наконец он не выдержал, опустил руку с бумажкой и захохотал.
Все задвигались, окружили его, всем было интересно, а Санька не мог остановиться и хохотал, и стонал, и вытирал слезы.
На Петькином лице появилась бледная тень улыбки, он взглянул на Саньку и тут же снова отвернулся.
— Да чего там такое? Чего случилось-то? — слышалось со всех сторон.
И тогда Санька стал вслух читать.
В протоколе рассказывалось, что Петька пытался взобраться по пожарной лестнице на крышу своего дома. Собравшейся толпе он объяснил, что он, Моховиков, есть горный орел и в милицию не пойдет, так как боится помять крылья. Он так сильно размахивал при этом руками, что оторвал рукав от собственного пиджака... В общем, судя по всему, накуролесил Петька не так уж сильно, но с фантазией.
Бригада смеялась.
— Ну, Моховик! Ну, выдал! — приговаривала Зинка.
А Петька робко улыбался и теребил в руках кепку.
Гам стоял, гогот, крик. Наконец успокоившись, Филимонов крикнул:
— Тихо вы! Хватит! Расскажи нам, Петро, чего это ты в горные орлы подался.
Петька еще быстрее затеребил кепку, пожал плечами.
— Да я и сам не знаю, — тихо сказал он, — не помню ничего. Выпил на радостях с батей, гулять пошел. Я ж не привыкший, не пью я. А что потом было, как во сне, — будто было, а может, и не было. Тошно мне, братцы...