Взрыв
Шрифт:
— Мы, кажется, неплохо поработали сегодня, Светлана, — сказал он, расстегивая рубашку.
— Да, — откликнулась Светлана. Она зашла отчитаться и просматривала записи в блокноте, вычеркивая то, что уже было сделано. — Но нужно еще позвонить Андрею в Одессу.
Андрей был актером, игравшим роль Шумова, и звонить ему должен был ассистент, а не второй режиссер, но человек этот заболел, и функции его взяла на себя аккуратная и исполнительная Светлана.
— Не нужно, — махнул рукой Сергей Константинович.
— Но мы должны знать, прилетит ли он завтра? Его могли задержать на гастролях.
— Тем более. Я не хочу сейчас неприятных вестей.
— Если исходить из Конституции…
— А из чего же мне прикажете исходить?
— Из интересов дела.
— Интересы дела не должны противоречить Основному Закону.
— Ценю ваш тонкий юмор, но с вашего разрешения все-таки закажу Одессу.
— Не разрешаю, Светлана. Не разрушайте очарования южной ночи телефонным трезвоном. Мне хочется быть спокойным и счастливым. Хотя, признаться, для полноты счастья не хватает бутылочки вина.
О вине он упомянул просто так, к слову. Вина все равно не было, да и решение воздерживаться до конца съемок только вступило в силу. Но Светлана не знала об этом решении.
— Если вы разрешите мне позвонить в Одессу, я принесу бутылку портвейна.
Режиссер задумался. За обедом он отлично продержался и, следовательно, вполне способен выполнить намеченное. Пожалуй, ничего страшного не произойдет, если после утомительного дня он и позволит себе небольшое отступление от жестких правил.
— Вы страшный человек, Светлана. Идете к цели, не считаясь со средствами. Вы хотите меня подкупить?
— Да.
— Ну что ж… Считайте, что вам это удалось. Пусть вместо ночи светлых раздумий наступит вакхическая оргия.
— Оргии не будет.
— Почему же?
— Бутылка не полная.
— И на такую мелочь вы пытаетесь купить мои принципы?
— Почему мелочь? Грамм шестьсот…
— Как ваша девичья фамилия, Светлана? Змей-искуситель?
…На самом деле девичья фамилия Светланы была иной, хорошо известной в определенных научных кругах. Отец ее, видный ученый, рано овдовел и продолжительное время жил один, потрясенный неожиданной потерей. Но пришел день, когда он обратил внимание на фанатическую преданность молодой секретарши, сумевшей внести в служебную деятельность ученого тот необходимый порядок, к которому он постоянно стремился, но в силу характера сам не мог ни создать, ни поддерживать. Склонный к энергичным действиям, он пригласил секретаршу в кабинет и, преодолевая смущение, спросил круто:
— Послушайте, вы влюблены в кого-нибудь?
Она была влюблена в шефа, однако растерялась и прошептала:
— Нет.
— Отлично. Тогда, может быть, вы станете моей женой? Конечно, если вас не устраивает это предложение, — добавил он, — забудем о нем.
— Нет, — опять прошептала она.
— Что значит — нет? — уточнил он. — Нет или да?
Конечно, это значило «да», и будущий Светланин отец женился на женщине, которую сделал раз и навсегда счастливой.
Весь смысл своего существования мать Светланы видела в том, чтобы угадывать и исполнять желания мужа. Внутренне она никогда не поднялась на один уровень с ним да и не помышляла об этом. В семье сложился культ отца, и Светлане с детства внушалось восторженное преклонение перед этим необыкновенным человеком. Сначала она поддалась внушению и действительно обожала отца, но однажды увидела в нем капризного, эгоцентричного старика, избалованного матерью и былыми заслугами. Убедившись, что изменить домашний уклад она бессильна, Светлана, что называется,
Был момент, когда Светлана поддалась соблазнительной мечте о карьере актрисы, но природный ум помог ей быстро понять, что существуют пределы нашим возможностям. Она осталась в кинематографе на своем месте, и режиссеры-постановщики наперебой сманивали ее друг у друга. К сорока годам Светлана Дмитриевна была незаменимым человеком с несложившейся личной жизнью и выслушивала от взрослеющей дочери те же упреки, которые бросала некогда в лицо презираемой за добровольное рабство матери. Действительно, у нее развились наследственные черты: каждому избранному режиссеру Светлана отдавала не только природное служебное усердие, но и испытывала необходимость любить его и заботиться о нем. Любить не в элементарном постельном смысле, хотя случалось и такое, но прежде всего жалеть, сопереживая режиссерские тревоги, каждодневные хлопоты и нервотрепку по пустякам.
Как могла, Светлана облегчала жизнь очередному шефу, однако Сергею Константиновичу соболезновала особо, считая его человеком талантливым и невезучим, а насчет везения у нее были твердые убеждения, она верила в судьбу и рассматривала жизненные неудачи отнюдь не как случайный результат ошибок или интриг, а как следствие причин гораздо более серьезных, в которых человек не всегда властен. Впрочем, несмотря на особое отношение, Светлана черты не переступала, вела себя ровно и делала лишь то, что ей полагалось по должности и что хотелось самому Сергею Константиновичу.
— Вот, пожалуйста, — она поставила на стол бутылку.
Сергей Константинович пошел в ванную мыть стаканы, а Светлана присела к телефону и заказала волнующую ее Одессу.
— Ну что? Ваше сердце успокоилось? — спросил режиссер, вернувшись.
— Предварительно. Впереди еще разговор.
— Выпейте в порядке подготовки к неприятностям. У меня впечатление, что здешний портвейн лучше московского.
Светлана отхлебнула из стакана.
— Пожалуй, не такая дрянь… Но все равно отрава. — Слова эти вызвали у нее определенные ассоциации, и она добавила: — Ну и видик был у вас утром…
— Я волновался.
Он не лицемерил. Он бы мог добавить, что продолжает волноваться. Тягости похмелья прошли, но опасения за картину уйти не могли, и Светлана понимала это. Однако она не хотела бередить ран.
— Первая съемка всегда волнительная.
Он посмотрел на нее, увидел, что она все понимает, и сказал доверчиво:
— Если у меня и на этот раз ничего не выйдет, пойду во вторые режиссеры. Вы не боитесь конкуренции, Светлана?
Светлана понимала, как трудно даются такие признания, но она умела жалеть гораздо сильнее, чем выражать сочувствие, и сказала:
— Зачем вы так, Сергей Константинович!
Даже Сережей не назвала, не решилась, хотя он и был лет на семь моложе.
— Иногда приходится признавать, что взялся не за свое дело.
— Я уверена, на этот раз получится.
Где-то в душе ему хотелось услышать другое, о том, что сделанные им картины не поняты, не оценены. Он нахмурился.
— А я не уверен. Меня преследует этот шепоток: «Он не Феллини…» Ведь вы тоже так думаете?
Светлана села рядом на подлокотник кресла и провела пальцами по его спутанным волосам.