Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945

Михеенков Сергей Егорович

Ближе всех, однако, оказалась очередь из того самого пятого пулемета, стоявшего вверху, на взгорке. Немец дал несколько коротких прицельных очередей, и беглецы ткнулись в мох и больше не ворохнулись. Побежали, дураки…

Я приладился и сделал два выстрела. Увидел, как пулеметчик, которого я все это время выцеливал, откинулся в коляске, и мне показалось, что у него отлетела голова. Но это соскочила каска, видать не закрепленная ремешком. Не ожидали они тут нас встретить. Два других выстрела я сделал по автоматчику, который тут же спрыгнул на дорогу и лихорадочно дергал затвор своего автомата. Не знаю, попал в него я или кто-то из моих товарищей,

но он пополз к кювету с перебитой рукой. Ни один из пулеметов не успел сделать ни одного выстрела. Но вот тот, пятый, все время поливал нас длинными очередями. И потом, должно быть расстреляв ленту, не рискнул заправлять другую. Мотоциклист лихо, как спортсмен, развернулся и скрылся за бугром. Мы постреляли вслед, но попробуй достань его за березами и соснами. Умотал.

А этих, у моста, добивали гранатами. Двое особенно яростно отстреливались. Что-то кричали нам. Но вперед выполз сапер, Вася Курбатов, и бросил две гранаты. Бросал он один. Потому что мы боялись, что сдетонирует взрывчатка, заложенная под сваи. Вася Курбатов знал, куда надо бросать. Мы прикрыли его огнем. Лупили по мосту так, что они лежали за насыпью пластом, голов не поднимали. А Вася Курбатов тем временем подполз шагов на двадцать и точно за насыпь перебросил обе гранаты.

Подвели итоги боя. Одиннадцать немцев убито. Один оказался живым. Собрали оружие. Мотоциклы перекатили на свой берег и замаскировали ветками. Трупы свалили в кювет и сверху прикрыли мхом. Наши потери – двое убитых. Мы их там же, во мху, и прикопали.

Я отправил в тыл еще одного связного – доложить о бое и его результатах. Посмотрел на часы: бой длился всего двенадцать минут. А показалось, что день прошел…

Раненого затащили в пулеметный окоп, начали допрашивать. Еще связной не ушел. Я надеялся, что немец что-нибудь нам скажет, что важно было бы передать в штаб. Конечно, самое лучшее было бы доставить его самого майору Бойченко. Я воевал уже три с половиной месяца, а ни разу не видел пленного немца. Своих повидал, целые колонны! Километровые! В шесть рядов! А немец этот был первым. Пуля раздробила ему кость чуть ниже колена. Я приказал его перевязать. Перевязывали его же бинтом. Нашли в ранце коробку с индивидуальной медицинской аптечкой.

Немец только раз разжал зубы, дважды произнес какое-то слово. Ругательство. Я понял, что он материт нас. Но все же переспросил переводчика. И пулеметчик Федоров, который, как мы убедились, лучше всех учил в школе немецкий язык, сказал:

– Ругается.

– Ругается? Ну а что?.. Какие ругательные слова он сказал? – Мне все же было интересно поговорить с пленным.

– Какие, какие… На х… нас посылает.

– Вот гад!

Бойцы зашумели. Кто-то хотел его ударить. Но я не разрешил. Все же раненый. Зачем раненого бить? И сказал Федорову:

– Переведи ему, что сейчас мы его расстреляем, потому что впереди у нас бой и в тыл мы его отправить не имеем возможности. Какая у него будет просьба?

Федоров перевел очень коротко. И тот сразу все понял. Побледнел, выпрямил спину, вытащил из нагрудного кармана фотографию своей фрау и письмо в конверте.

– Просит отправить последнее письмо жене, – сказал Федоров и отвернулся.

– Хорошо, – сказал я и взял у него и фотографию, и конверт.

Но немец вдруг пришел в себя и фотографию потребовал обратно. Положил ее назад, в карман. Аккуратно его застегнул и уставился на меня.

Его отвели в окоп, который опустел после гибели тех двоих, которые побежали, и закололи

там штыком. А что мы могли сделать? Как я мог поступить иначе? Сохранить ему жизнь ценой жизни своих товарищей? Да и ненависть переполняла всех. Так что и отдавал я приказ, и исполняли его бойцы без содрогания и сомнения. И зря я об этом немце теперь так подробно вспоминаю.

Снова собрались на совещание. Вызвал я сержантов и сапера Васю Курбатова. Васю нам в отряд выделили из саперного батальона дивизии, которая стояла на Варшавке. В своем деле он разбирался досконально. Еще когда подошли к мосту, сразу осмотрел закладку взрывчатки, провод привода и сказал, что все сделано правильно и что мост он готов взорвать в любой момент.

После боя снова осмотрел взрывное устройство, что-то подладил, соединил перебитый провод, заизолировал его и снова доложил о готовности.

Я посмотрел на часы, и все сразу поняли мой жест: до 18.00 от моста уйти нельзя, а до 18.00 еще черт знает сколько времени, и колонна может подойти уже через час…

Вася Курбатов, словно подталкивая мои мысли, сказал:

– Мост взорвать я могу хоть сейчас.

– Служить я хотел в кавалерии. Мимо нашего техникума шли поезда, и я часто видел, как в дверях вагонов стояли кавалеристы Особой Дальневосточной армии. Стройные, в длинных шинелях, подтянутые, со шпорами на сапогах и шашками на боку. Когда пришло время служить, в военкомате меня спросили:

– В военное училище хочешь поступить?

– Хочу, – ответил я с готовностью, вдруг поняв, что сбывается моя мечта. – В кавалерийское!

– Хорошо.

Выписали направление в Тамбовское кавалерийское училище. Но когда начал проходить медкомиссию, выяснилось, что принимают только рост 164–167, а у меня 177 сантиметров! Мне на медкомиссии так и сказали:

– Вы, молодой человек, нам не подходите. Вы переросли на целых десять сантиметров!

Загоревал я. Вот тебе и стал кавалеристом. Там, в дверях вагонов, издали, мне они казались высокими. А оказывается, тут берут только недорослых… Но потом мне подсказали, что тут же, в Тамбове, есть еще одно военное училище – пехотное. Я и пошел туда. В Тамбовское пехотное я и по росту прошел, и по всем остальным параметрам. В строю стоял во второй шеренге, так что были там ребята и повыше меня ростом.

Мы сдали выпускные экзамены и 16 июня 1941 года получили лейтенантские звания – два кубаря в петлицу. Кубари красивые, новенькие, эмалевые.

После выпуска положены были отпуска. Но отпуска нам не дали. Сформировали команду – 21 лейтенант – и направили для дальнейшего прохождения воинской службы в Прибалтийский Особый военный округ.

В Каунасе, в комендатуре, мы предъявили свои предписания, и нам сказали, что наша часть расположена на станции Козлова Руда. Нам выдали денежное довольствие. Помню, как сейчас, я получил 1960 рублей красными новенькими тридцатками с портретом Ленина.

Когда ехали до станции, слышали, литовцы шушукались: вот, мол, русские молодыми офицерами части пополняют, к войне готовятся…

На станции Козлова Руда вдруг выяснилось, что до части еще километров десять–двенадцать и что туда идет только проселочная дорога, но никакого транспорта пока не предвидится. А уже вечерело. Мы порывались идти пешком. Но старший нашей команды лейтенант Малашенко позвонил в часть, и оттуда нам сообщили: куда вы, мол, на ночь глядя, завтра воскресенье, пришлем за вами машину, а пока располагайтесь на ночлег там, на станции.