Взять свой камень
Шрифт:
Что ж, он знает, чего от него хотят, а врагам его замыслы должны остаться неизвестными как можно дольше. Пока не стоит их дразнить, настораживать и злить. Наоборот, необходимо всячески успокоить немцев, погасить возникающие подозрения, польстить, выказать покорность. Уходить отсюда ни с чем ему нельзя…
Отбросив в сторону паспорт, обер-лейтенант закурил и начал качаться на стуле, с любопытством рассматривая задержанного. Судя по возрасту, он может быть переодетым окруженцем из разбитой русской части. На рядового не похож – слишком длинные волосы, они не могли успеть отрасти, а русские офицеры
Сумел добыть и подделать, переклеив фото? Сомнительно – где ему в сумятице вообще добыть свое фото в штатском? Хорошо, пусть даже оно у него было, пусть оказалось случайно, но печать на фотографии, поставленная при выдаче документа, не нарушена. Когда и где русский офицер мог переклеивать фото, подделывать паспорт?.. Нет, тут дело в другом, но в чем?
Задержанный сидел на стуле спокойно, только нервно мял пальцы одной руки в ладони другой. Вполне естественная реакция – не может же он совсем не волноваться. Вон и нога чуть заметно дрожит от тщательно скрываемого нервного напряжения. Ждет вопросов? Ждет, что с ним сейчас будут делать, и мучается неизвестностью? Прекрасно, пусть еще немного помучается – напряженное ожидание неизвестного исхода всегда полезно.
Стряхивая пепел сигареты прямо на пол, обер-лейтенант продолжал рассматривать сидевшего по другую сторону стола Волкова.
Непримечательный какой-то мужчина, на вид – лет тридцати, но можно дать больше, а можно и меньше. Если судить по морщинкам около глаз, то он старше, а если по хорошей коже лица – что видно даже под темной клочковатой щетиной – он моложе. Чуть выше среднего роста, достаточно пропорционально сложен, но весь какой-то жеваный, мятый, жалкий – испуганно-заискивающие глаза, кривая улыбочка, стоптанные грязные полуботинки, скрученный, как веревка, галстук на несвежей сорочке.
– Фамилия, имя, год и место рождения, – процедил офицер, цепко глядя Антону в глаза.
Тот взгляда не отвел и никак не реагировал на вопрос, пока его не повторил переводчик.
– Я? – привстал Волков, отметив про себя, что переводчик у немцев хороший, но говорит каким-то тихим, тусклым голосом, словно шелестит над ухом чужой шепот, растолковывая смысл непонятных слов.
– Сидеть! – повысил голос переводчик, и Антон послушно опустился на стул. – Отвечайте!
– Буров, Иван Иванович, родился в тысяча девятьсот десятом году в Минске.
Переводчик все тем же тусклым голосом передал офицеру ответ на немецком. Обер-лейтенант удовлетворенно кивнул.
– Как очутились здесь? Подробно.
– В отпуск поехал, – выслушав перевод, начал Антон.
– У Советов отменены отпуска, – бесстрастно отметил переводчик на русском и немецком. Офицер снова кивнул и осклабился.
– Это у военных и на заводах отменили, а я бухгалтером в артели инвалидов работал, – прижал руки к груди Волков, преданно глядя на обер-лейтенанта. – У нас ничего военного не делали, у нас сумки дамские делали, клеенчатые, на базар ходить. Кто же знал, что война будет? А у жены родня, хотели навестить, а тут разбомбило…
–
– Да, – опустил голову капитан, – туберкулез… Костный, – быстро добавил он, – это не заразно, ей-богу, не заразно!
– Вы верующий? – усмехнулся офицер.
– Верующий и крещеный, – в подтверждение своих слов Волков вытянул за гайтан из-за ворота рубахи нательный крестик.
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся обер-лейтенант, брезгливо покосившись на грязный ворот сорочки задержанного. – Как вы оказались в лесу, там, где нет дорог? Об этом нам сообщили местные жители, а они не могут ошибаться. Отвечать!
– Так я лесом и шел, – обезоруживающе улыбнулся Антон, – я же места здешние знаю немного. Надеялся добраться к деду Матвею, я у него на охоте со своим начальником был, год назад. Долго уже иду, а тут жилье да надежда на знакомых.
– Подождите, – прервал его переводчик, выслушав замечание офицера. – Нам надо знать, через какие пункты вы шли, как зовут вашу жену, ее фамилию, ее девичью фамилию, где вы с ней расстались, у какой станции разбомбили эшелон, точные адреса, фамилии и имена родственников вашей жены, где вы жили в Минске, когда из него выехали, каким поездом. Видите, сколько вопросов? И на все придется дать исчерпывающие ответы, которые мы обязательно проверим.
– А чего, я согласен, я все расскажу, – снова привстал Волков, намеренно проверяя реакцию немцев. И тут же раздался злой окрик:
– Сидеть!
«Главный здесь – переводчик, – понял Антон. —Обер-лейтенант – это так, говорящая кукла, ширма, а главный все же переводчик. Офицер не упоминал ни девичьих фамилий, ни станций, ни поезда из Минска. Надо полагать, под маской переводчика скрывается человек из абвера или фельдгестапо. И они мне не верят, не верят ни одному слову. Может быть, обер-лейтенант и дал задурить себе голову сопливыми рассказами и поверил бы, но рядом с ним этот – в форме без знаков различия.
Этого не задуришь, он не поверит, пока не пощупает все своими руками. Они старательно ищут нашу группу и пока не могут понять, зачем ее сюда выбросили. Не исключено, что немцы догадываются о важности нашего задания и потому направили во все подразделения, блокирующие район поиска, сотрудников абвера. Надо выкручиваться, тянуть время, искать выход, чтобы выполнить задуманное, не то терпение у них лопнет и они перестанут разыгрывать из себя справедливых и беспристрастных и начнут выбивать нужные показания. До этого доводить не стоит».
– Девичья фамилия моей жены – Рюмина. Зовут ее Надежда Георгиевна, родилась тоже в Минске, в пятнадцатом году. Двое детишек у нас, мальчики, Саша и Алеша, пяти и трех лет. А родные живут в деревне Слободы… Водички можно?
– Потом, – все так же бесстрастно ответил переводчик. – Потерпите, давайте дальше, а я буду переводить.
«Гонит, – подумал Волков, – торопится, не хочет ждать, пока я выдавлю из себя по капле всю легенду, желает скорее начать гонять меня по ней по второму кругу, чтобы накрыть на несовпадении мелких деталей, измотать морально и физически. Жаждет приблизить момент надлома, когда будет некуда деться, когда я завиляю, засуечусь, начну ошибаться, путаться.