Взятие Вудстока

Тайбер Эллиот

Брандо просто–напросто источал сексуальное обаяние. И совершенно не важно, кого вы собой представляли: «нормального» человека или гея, – смотреть на него и не думать о том, каков он в постели, было невозможно. Он и Кокс, уже просидели здесь некоторое время и оба были хорошо поддатыми.

Брандо, взглянув на меня, поинтересовался:

– Эй, малыш! Ты на что это уставился?

Я мгновенно покраснев, спросил:

– Это действительно мистер Пиперс?

Уолли Кокс, ставший впоследствии звездой нескольких очень популярных телешоу, включая и «Площади Голливуда», к тому времени прославился как персонаж телесериала «Мистер

Пиперс».

Кокс, повернувшись ко мне, ответил:

– Нет, я – Орсон Уэллс.

А Брандо, расхохотавшись, сказал:

– Врет. Он – Рита Хэйворт.

Услышав это, я сказал Брандо, что мне то и дело говорят, будто мы с ним могли бы сойти за близнецов.

Все расхохотались, и дальше разговор у нас пошел совсем уже веселый.

– Ты откуда, парень? – поинтересовался у меня Брандо.

– Я–то? Я из Бенсонхерста, это неподалеку от Кони–Айленда.

– А ты не слишком далеко от дома забрался? – спросил он. – Ты разве не знаешь, что в этом баре гомиков хоть пруд пруди?

– Чшшш, – прошипел я. – Неровен час, кто–нибудь вас услышит. Вот у нас в Бенсонхерсте гомиков вовсе нет, ни одного.

Все покатились со смеху.

– Еще как есть, – сказал Уолли Кокс. – Они везде есть. Даже на Кони–Айленде. И что сказали бы твои родители, узнав, что ты пьешь пиво с гомиками? Бармен, еще пива нашему бруклинскому малышу.

– Поверить не могу, что выпиваю с мистером Пиперсом и Стэнли Ковальски, – сказал я, обращаясь к Коксу и Брандо.

– Не–а, – ответил Брандо, – никакой я не Стэнли. Я – Ева Мэри Сэйнт.

– А я деньги на кожаную куртку коплю, как у байкера, – сообщил я Брандо. И следом, понизив до заговорщицкого шепота голос, спросил у обоих. – Слушайте, а вы двое не, э–э, не гомосексуалы?

– Ни в коем разе, – ответил Кокс. – Мы просто пришли посмотреть на извращенцев. Но сами? Ни–ни. А ты что, из них?

– Он же из Бруклина, – вмешался Брандо, – ты разве не помнишь? А там такие не водятся.

Все снова расхохотались.

– Прямо не знаю, что и сказать, – признался я им обоим. – Вы и вдруг сидите тут с самыми обычными людьми.

И повернувшись к Брандо, добавил:

– Вы ведь получили «Оскара» за то, что умеете громко рыдать.

Брандо, улыбнувшись, ответил:

– Знаешь что, малыш. Обними меня – но только по–мужски.

– А я как же? – сказал Кокс. – Ты разве не хочешь рассказать маме с папой, как мистер Пиперс и Марлон Брандо поили тебя пивом и обнимали?

Я встал и, ощущая едва ли не благоговение, обнял сначала одного, а потом другого.

– Вот что, – сказал Брандо. – Мы собираемся на вечеринку, это в нескольких кварталах отсюда. Давайте пойдем туда и будем обнимать всех, кого захотим.

Уолли Кокс наклонился ко мне и лукавым сценическим шепотом сообщил:

– Но только должен тебя предупредить. Там будет куча гомосеков.

Я провел тот вечер с Марлоном Брандо, Уолли Коксом, Элвином Эпштейном и целой толпой знаменитостей, многие из которых и вправду оказались гомосексуалистами. И это был один из лучших вечеров во всей моей жизни.

Такие вечера и в любой–то жизни – большая редкость. На них ты словно взлетаешь, высоко–высоко, – правда, для меня это означало, что следом придется падать, и очень низко. Домой я возвращался, ощущая полное одиночество. У всех моих друзей и родичей имелся дома кто–то, с кем они могли поделиться, кому могли рассказать о своих удивительных приключениях.

А я в ту ночь одиноко лежал в постели. Мне некому было поведать о вечере, который я провел, смеясь, обнимаясь, прожигая жизнь в компании Марлона Брандо и Уолли Кокса. Положим, я мог бы позвонить одной из моих сестер, но даже если бы они поверили моему рассказу, что сомнительно, ничего интересного они в нем все равно не усмотрели бы. А уж родителей он и вовсе оставил бы равнодушными.

«Бран – кто? – словно слышал я голос матери. – И Уолли Кокс? Ну что за чушь ты несешь? Слушай, а ты сегодня хоть что–нибудь заработал? Эта закладная, она меня в могилу сведет.» Так что Элли оставалось только одно – очередная долгая, тягучая, мучительная, переходящая в киношное затемнение ночь. Всякий раз, как меня охватывало тягостное чувство одиночества, я следовал примеру, который всю мою жизнь подавал мне отец, –заваливался спать.

Вот такой и была моя жизнь. Будние дни я проводил в Нью–Йорке – зарабатывал деньги и вступал в случайные половые связи с не знакомыми мне людьми. А в пятницу вечером выезжал в Уайт–Лейк, спасать бизнес моих родителей.

Там, в Уайт–Лейке, я изображал «нормального» бизнесмена. Что, разумеется, было чудовищным враньем. В Нью–Йорке же я был художником и геем. Что было чистой правдой. Однако, притворяясь и тем, и другим сразу, я ни тем, ни другим быть не мог – по крайней мере, полностью.

Я разрывался между двумя моими личностями, и разрешить противоречие, было невозможно. Если я решу жить собственной жизнью, то побегу из Уайт–Лейка стремглав, как человек, только что выпущенный из турецкой тюрьмы, однако в итоге родители мои впадут в нищету. А если я этого не сделаю, то могу рано или поздно покончить с собой, направив машину за ограждения моста Джорджа Вашингтона. Так или иначе, часы продолжали тикать. Каждый пятничный вечер, направляясь по Нью–Йоркской магистрали на север (пока все мои друзья ехали на восток, к Файер–Айленду), я мрачно размышлял о том, как ужасна моя жизнь. Во время этих возвращений в мотель я часто вспоминал пророчество сестры: «Ты потратишь на их дерьмовый мотель твои лучшие годы. И никакого проку от него никогда не добьешься»

Сколько раз мне хотелось повернуть машину назад и забыть все, что я знал о двух идиотах, находивших удовольствием в том, чтобы губить и мою жизнь, и свои собственные. Однако я так и ехал к перекрестку № 16, а по моему лицу катили слезы.

4. Истерически хохоча, рою себе могилу поглубже

– Что вы собираетесь сделать?

Мой психоаналитик, Моррис, – человек во всех отношениях невозмутимый, – выдрал из зубов трубку и, вследствие внезапного сокращения его больших ягодичных мышц, весьма впечатляющим образом взвился из кожаного кресла вверх. Я поставил бы ему девять баллов за высоту, но всего три за стиль – уж больно он махал руками.

Такой была реакция Морриса на мой новейший план привлечения в мотель новых клиентов.

– Бассейн? – неверящим тоном переспросил он. – Вы в своем уме? Вам нужно найти возможность убраться оттуда к чертовой матери! Каждый год вы все сильнее утопаете в долгах! Говорю вам, ни цента вы там не заработаете! К шестидесяти пяти у вас не останется никаких денег и кончите вы вашу жизнь, сидя с завернутыми в газеты ногами в каком–нибудь государственном приюте. Продайте ваше заведение и вернитесь к нормальной жизни!