Взятие Вудстока
Шрифт:
– Мы так увлеклись проектом монорельсовой дороги, что в сравнении с ним все остальное стало казаться нам скучным.
– Неужели вам не приходило в голову ничего другого? – спросил я, неспособный в это поверить.
Да нет, у Луи, хозяина местного водопровода, идея все же имелась.
– Ну, мы тут говорили о том, чтобы поставить на твоей земле информационный киоск, – все–таки, твой мотель стоит при самом въезде в Уайт–Лейк и так далее. – И он, внезапно смутившись, торопливо прибавил: – Нет, без твоего разрешения мы бы этого делать не стали, Эллиот. Но мы могли бы продавать в киоске брошюры о нашем бизнесе, о достопримечательностях. Думали, что это поможет привлечь к нам туристов.
– Отличная мысль, Луи, – сказал
Увы, Леон Ла Питерс, который владел самой большой в Уайт–Лейке колонией бунгало, а значит был и самым крупным нашим налогоплательщиком, проведал о том, что определением туристов на постой теперь ведают «кумушки». И в один прекрасный день Ла Питерс, которого все мы называли «Ла Пенис», прикатил на своем тракторе по шоссе и сравнял киоск с землей. Первая мысль, пришедшая мне в голову, когда я увидел, что он творит, была такой: «Надеюсь, внутри никого не было». Впрочем, Ла Пениса это не интересовало. Он казался себе самому генералом Паттоном на танке. Киоск же был врагом и, как только он оказался поверженным, генерал принял меры к тому, чтобы враг этот никогда больше не встал. Ла Пенис несколько раз проехался на тракторе взад и вперед по хлипким сосновым доскам, размолов их в щепу размером не большую зубочисток. А уезжая, погрозил мне кулаком и прорычал:
– Я не желаю, чтобы такой–распротакой киоск указывал людям, где им останавливаться в Уайт–Лейке.
Недолгое время спустя у Ла Питерса приключился пожар – все его бунгало до единого загадочным образом сгорели дотла. Он получил страховку, перебрался в Майами и построил там новую колонию бунгало, еще и побольше прежней.
Едва услышав об этом, я прилетел в нашу контору и спросил у матери:
– Где папа?
– На болоте, простыни стирает, – ответила она.
Я помчался туда – правда, не без осторожности, поскольку боялся загубить туфли, – и сказал папе:
– Послушай, нам нужен пожар.
Папа, продолжая поливать из шланга простыни, поднял на меня несколько сконфуженный взгляд.
– Мы же не застрахованы, – сказал он.
– Знаю, – ответил я. – Значит, нужно застраховаться.
– И как мы сгорим, если у нас дома вон как раскиданы? – сказал он.
Я оглянулся на наши владения и понял, что папа прав. Конечно, одно здание может сгореть, но чтобы пламя перекинулось с него на другие – это навряд ли, – во всяком случае, без соединения их струйками бензина.
– Да, ты прав, – признал я, ощущая немалое разочарование. – Пожар нам не подходит. Черт! Ну ладно, все равно это было бы дурным делом.
Я пошел было назад, но, сделав несколько шагов, остановился и повернулся лицом к отцу, так и лившему воду из шланга.
– Так ты, выходит, об этом уже подумывал, верно? – спросил я.
Он не ответил. Просто продолжал поливать простыни.
Впрочем, у моего пребывания на посту президента Торговой палаты было одно преимущество. Я получил законное право выдавать самому себе лицензию на проведение любых фестивалей музыки и искусства. Муниципальной системы землепользования, заслуживающей какого–либо разговора, в Уайт–Лейке не было. Я просто печатал на машинке документ, дававший мне законное право провести рок–концерт – какой угодно. Отец сооружал сцену размером двадцать на двадцать футов, а я вешал над ней пару софитов. Ну, не так чтобы софитов, это были просто большие лампочки, которые я привязывал к стоявшим вблизи сцены столбам.
Каждый год у нас играло от шести до
В конце 1960–х у отца начались нелады со здоровьем. Его давно уже мучили боли в кишечнике и желудочные расстройства, – то была, о чем мы не догадывались, начальная стадия рака толстой кишки. На нашей земле стоял большой сарай, в которым папа держал все необходимое для починки крыш, однако вскоре стало ясно, что справляться с этой работой ему больше не по силам. И я разместил в «Village Voice» и других нью–йоркских газетах объявления, приглашавшее в Уайт–Лейк театральную труппу – любую. «Летний театр без арендной платы. У меня есть сарай, вы устраиваете в нем театр» Очень скоро в Уайт–Лейке появилась шумная толпа актеров. И очень скоро толпа эта обратилась в труппу, а мой сарай в настоящий театр – со ценой, скамьями для зрителей, освещением и занавесом. Арендной платы я с труппы не брал и даже снабжал ее оладьями в неограниченных количествах. А Макс Ясгур подвозил ей бесплатные йогурт, сыр и яйца.
Эта труппа провела в театре несколько летних сезонов, а весной 1969–го у нас появилась новая компания превосходных актеров, именовавшая себя «Артистами лунного света». Состоявшая из тридцати голодных актеров и музыкантов, труппа эта была очень созвучной духу того времени. Мы поселили ее участников в самых первых наших меблированных комнатах, которые они обратили в маленькую коммуну. Они отремонтировали здание «театра» и даже срубили несколько деревьев, чтобы изготовить новые подпорки для зрительских скамей. Платить им нам было нечем, поэтому они подряжались в городе и вокруг него на разного рода работы, и жили на получаемые за нее гроши. А тем временем, репетировали свою летнюю программу, которая мне очень нравилась, хоть я и понимал, что местная публика ходить на такие пьесы не будет.
– Никто не придет смотреть чеховских «Трех сестер», – говорил я актерам. – Разве что вы их голышом на сцену выпустите. «В ожидании Годо»? Забудьте. Здешние люди давно уже живут внутри этой пьесы, просто они этого не знают.
Однако «Артисты лунного света» мне не верили. Кроме того, они были преданы своему искусству. И как большинство людей театра, упорно верили в возможность чуда.
Я же понимал, что мне позарез нужен хоть какой–нибудь деловой успех – и чем скорее, тем лучше. В мае 1969–го приток денег почти иссяк. Мы увязли в таких долгах, что платить по закладной нам оказалось нечем. Я отчаянно нуждался в средствах и потому позвонил моей сестре Голди, вышедшей замуж за мультимиллионера.
– Дай мне пять тысяч долларов – взаймы, до конца лета, – взмолился я. – Начинается туристский сезон. Скоро четвертое июля. Дела непременно пойдут на лад, и я смогу отдать тебе долг не позже сентября.
– Да пусть папа с мамой идут ко дну, Элли, – ответила сестра. – Чем ты там занимаешься? Губишь свою жизнь. Пусть, наконец, эта земля отойдет государству.
– Если я не заплачу по закладной, то в конце сезона банк отберет у нас все, – сказал я.
– И отлично. Пускай отбирает. Окажет тебе большую услугу.