Взятие Вудстока

Тайбер Эллиот

Я тоже заскочил на машину и закричал, что было сил: «Власть геям!». Бурная радость словно поднималась из моего живота к сердцу. Впервые в жизни ощутил я гордость тем, что я – гей. Меня окружали мои братья и сестры. Они стояли плечом к плечу, держась за руки, и поносили копов, осыпая их камнями, стульями, бутылками и палками. Мы владели командными высотами, мы бросили вызов обществу, сила была на нашей стороне. И мы снова начали требовать, чтобы к нам явился мэр. «Власть геям! Власть геям!» – повторяла толпа.

Копы все прибывали. Они выскакивали из машин и уже начинали оцеплять парк. Один из моих друзей схватил меня за руку и потащил в боковую улицу, подальше от схватки. Я ковылял

по этой темной улочке, звуки бунта затихали вдали, а на меня вдруг навалились усталость и страх. Грудь моя ходила ходуном, я никак не мог отдышаться. Удаляясь от поля сражения, я старался прийти в себя. И вскоре понял: мне ничто не угрожает. Дыхание еще оставалось учащенным, сердце билось, но я уже овладел собой. Нараставшее в моей душе ликование выплеснулось наружу радостным хохотом. Мы с другом принялись весело лупить друг друга по плечам, а потом обнялись и пошли дальше. Гордость тем, кто я есть, и тем, в чем я принял участие, заполнила каждую клетку моего тела. Я был бойцом свободы!

В ту ночь, получившую в дальнейшем известность как «Восстание в «Стоунволл Инн»», зародилось Движение за освобождение геев. Оно изменило всю нашу страну и значительную часть остального мира. В три следующие ночи геи, мужчины и женщины, проводили демонстрации у бара «Стоунволл». Многие из мужчин приходили туда в женских платьях, чтобы открыто продемонстрировать свою гомосексуальность, однако, в первую ночь, вопреки позднейшим описаниям, таких среди нас не было. В ту ночь мужчины–геи и лесбиянки просто собрались, чтобы развлечься в своем кругу, – чем и занимались, пока им не дали понять, что они не имеют на это права.

В последующие за теми ночами недели Нью–Йорк изменился самым радикальным образом. Геи и лесбиянки осознали свою силу, поняли, что их голоса будут услышаны, и начали организовываться. Возникли Фронт освобождения геев и Альянс геев–активистов, а со временем и Кампания за права человека, эти организации сразу же начали расследовать продолжавшиеся нападения полиции на гомосексуалистов и принадлежавший им бизнес. Вскоре были выявлены подлинные масштабы предвзятости и жестокости полицейских. Несмотря на то, что закона, запрещающего продавать спиртное геям, не существовало, полиция рутинно совершала налеты на бары, в которых это делалось. Она закрывала бары, в которых людям, принадлежащим к одному полу, позволяли целоваться, держаться за руки или появляться там к одежде противоположного пола. Однополым людям не разрешалось, согласно полиции, танцевать друг с другом на публике, а бары в которых такие танцы допускались, опять–таки подвергались регулярным налетам. Существовали неписанные, но широко распространенные правила, позволявшие полиции нарушать права геев, мужчин и женщин, и закрывать заведения, в которых они собирались. И хотя все мы давно это знали, обнародование таких сведений представлялось нам чем–то совершенно новым. Скоро мы и сами начали удивляться тому, что столь долго мирились с происходившим. И о чем мы только думали?

Изменения этого рода коснулись геев всей страны да и остального мира тоже. Вскоре Фронт освобождения геев принудил законодательные собрания штатов и Конгресс обеспечить юридическую защиту геев и лесбиянок в масштабах всего государства. Такие же организации возникали в Канаде, Великобритании, Франции, Германии, Бельгии, Нидерландах, Австралии и Новой Зеландии. 28 июня 1969 года изменило мир – и меня вместе с ним. Весь гнев, какой я обычно обращал на самого себя, вдруг выплеснулся вовне и был отдан борьбе за правое дело. В моем сознании произошел некий сдвиг. Я чувствовал, как во мне рождается новая сила – сила, которая может переменить мою жизнь.

6. В «Эль–Монако» прилетает курочка,

несущая золотые яйца

15 июля 1969 года, сразу после полудня, я торопливо вышел из конторы мотеля на поросший травой передний двор и разложил по земле белые простыни – так, что получился большой крест. Мама в ужасе воззрилась на меня, ожидая, видимо, что я того и гляди устрою на дворе религиозное бдение, а потом прижала к щекам ладони и воскликнула: «Oy gettenu! (О Боже!) И такие хорошие простыни! Мои чистые простыни!»

Я вглядывался в горизонт и ждал, почти не дыша. Небо было чистым, день солнечным, знамения добрыми. Неподалеку пели и плясали, празднуя то, что представлялось им ответом на их молитвы, «Артисты лунного света» – театральная труппа, которую я поселил в «Эль–Монако». К ужасу мамы, они, повинуясь, надо полагать, какому–то атавистическому порыву, сорвали с себя все одежды и размалевали свои тела губной помадой и грязью. Для меня же, мир словно бы остановился, такой покой царил в нем, несмотря на весь окружающий хаос.

«Вот оно! Вот!» – сказал я себе. На горизонте появилась точка, которая с каждым мгновением увеличивалась в размерах. А следом, словно в подтверждение моих слов, я услышал негромкое «пум–пум–пум» вертолетных винтов. Поначалу звук этот был настолько тихим, что я затруднялся сказать, издают ли его винты или мое колотящееся сердце. Но вскоре я уже ясно различил очертания вертолета и услышал его гудение. Ощущение было такое, что мне на помощь спешит кавалерия. О, принеси мне денег, кавалерия, принеси мне побольше денег!

Через несколько минут большая серебристо–серая с белым машина повисла над моей головой, сдувая с земли простыни да и все, что не было к ней привязано. Я ощутил удары создаваемых винтами вертолета воздушных струй, и вопли мамы потонули в громовом гуле, который порождали эти струи в моей груди. Даже голых «Артистов лунного света» и тех куда–то сдуло. Я отступил назад, наблюдая, как вертолет спускается, точно во сне, с неба и мягко приземляется перед нашей конторой.

Дверь его отъехала в сторону и на землю спрыгнул молодой человек в длинных каштановых кудрях. Одет он был в жилетку, джинсы, «вьетнамки» – а вот рубашки на нем не было.

– Ты Эли? Майк Ланг! Рад тебя видеть, дружок, – улыбаясь во весь рот, сказал он. И пожав мне руку, добавил: – Дорога к вам была долгой.

Я был ошеломлен настолько, что поначалу не смог ничего сказать.

В то утро я прочитал в местной газете «The Times Herald–Record» сообщение о том, что достойные жители Уоллкилла – городка, расположенного всего на пятьдесят миль южнее нас, – отменили «Вудстокский фестиваль музыки и искусства», который должен был состояться на их земле. Городской совет отозвал выданное им поначалу разрешение из страха перед тем, во что может обратить их городок как сам концерт, так и его публика. По оценкам Майкла Ланга, продюсера фестиваля, на концерт могло собраться до пятидесяти тысяч зрителей. И когда городские отцы Уоллкилла представили себе, как в их честный город стекается пятьдесят тысяч хиппи, а с ними и торговцы разнообразными наркотиками, они вдруг запаниковали. Ни в коем случае, таким был их официальный вердикт.

«The Times Herald» сообщала, что организаторы концерта вложили в сценические конструкции, звуковое оборудование, средства подвода воды и туалеты около двух миллионов долларов. Судя по всему, сотни грузовиков и трейлеров с оборудованием и материалами уже направлялись к Уоллкиллу, сотни техников простаивали, готовые приступить к работе. Если организаторам не удастся в течение двадцати четырех часов подыскать новое место, концерт придется отменить. Они уже собирались потребовать через суд, чтобы им вернули вложенные ими деньги.